Лекарство от одиночества - Юлия Резник

— И пульс скачет. Ты чего? Волнуешься, что ли? Все будет хорошо. Прекращай.

Так-то оно так, но чтобы лечь в больницу, мне нужно пристроить сына к родителям. Значит, придется им объяснять, что да как, а мне заранее плохо от этой мысли!

— И давление! Ты как хочешь, Эльвира Валерьевна, а я тебя в стационар поднимаю.

Я так пугаюсь, что даже не берусь возражать. Звоню маме, сбивчиво объясняю ситуацию. Прошу забрать Мишку и привезти мне вещи в больницу. Та, конечно, в полнейшем шоке. Сто раз переспрашивает, уверена ли я, что беременна. Я отмахиваюсь, задолбавшись повторять одно и то же по кругу. Обещаю все объяснить при встрече. И обрубаю связь, потому что звонит обеспокоенный моим долгим молчанием Георгий. Объясняю еще и ему что да как. Соседки по палате с любопытством вслушиваются в наш разговор, думая, что я беседую с мужем. Мне положен постельный режим, и я не могу выйти в коридор, чтобы поговорить приватно. Торопливо заканчиваю беседу и отворачиваюсь к стене. Обсуждать свою ситуацию ни с кем не хочется. Рискую, конечно, показаться подругам по несчастью невежливой, но мне мамы с Бутенко за глаза хватило. Хочется тишины и покоя. Но где там! Приходит медсестра, ставит мне какие-то уколы. И не иначе как в них есть что-то от нервов, потому что я засыпаю.

— Эля… Элечка, — будит меня… Юркин голос. — Ну, ты что? Ты почему мне не сказала?

ГЛАВА 25

Да твою ж дивизию! Мама! Просила же никому ничего пока не говорить. А Юра? Совершенно ведь непонятно, почему он сияет как лампочка. Ну, если только предположить, что Валов решил, будто это его ребенок. С болезненной жадностью вглядываюсь в его лицо. Нет. Ну уж нет, боже! Он ведь в курсе, что его шансы на естественное оплодотворение минимальны. Так какого же черта Юрка и впрямь выглядит таким счастливым? Что он со мной делает? Как теперь ему сказать правду? Зная, что эта правда его убьет…

— Элечка…

Я выставляю перед собой ладонь, призывая Юру к молчанию. Делаю вдох. И понимая, что чем дольше он пребывает в счастливом неведении, тем хуже, выпаливаю:

— Это не твой ребенок, Юра. Не твой. Прости.

Все оказывается одновременно и проще, и сложней, чем я думала. Валов медленно моргает. Оборачивается на моих притихших соседок и, нервно улыбнувшись, переспрашивает:

— Это такая шутка, да?

Закусив до боли щеку, качаю головой из стороны в сторону. Слезы подкатывают к горлу. Теперь уж это точно конец. И здесь, в конце большой красивой истории, уже не хочется мстить, не хочется что-то доказывать. Хотя бы потому, что однажды я попыталась, и ничем хорошим это для нас не закончилось.

— Нет. Узнала, что ты мне изменил, и в отместку сама переспала с первым встречным.

— Ты не могла, — с болезненным недоверием шепчет Валов.

— Я была уверена, что ты тоже не можешь… Как видишь, мы оба ошибались.

Юра останавливается на мне взглядом еще на пару долгих секунд. Растирает лицо ладонью.

— Ты могла бы от него избавиться.

— А ты мог бы его принять.

Если бы любил, безусловно, мог бы. Как и я, наверное, могла бы простить все, что он натворил. А раз не получается ни принять, ни простить, значит, не так и сильна любовь. Или это мы слишком слабые. Да, наверное, у меня совсем не осталось сил… Сползаю на кровать, переворачиваюсь на бок, утыкаясь взглядом в белую стену.

— Я вещи оставлю на тумбочке. Тут одежда, вода и сок.

Мертвый голос Валова — как отражение моего внутреннего состояния. Когда-то мне казалось, что мы с ним так близки, как только могут быть близки люди. И может, не зря так казалось, а? Раз наши чувства до самого конца созвучны. Его боль отголоском моей…

— Спасибо.