Люби меня - Анна Брукс

Я вытираю руку и вытаскиваю переводную бумагу, которая была скрыта от глаз ради моего собственного здравомыслия. Соседка, которая была у меня в детстве, нарисовала четыре символа специально для меня. Она была доброй старой леди, которая иногда оставляла еду за моим окном. Однажды она оставила листок бумаги вместе с пакетом печенья, и я очень дорожил им. Я держал скомканную бумагу в руке, когда спал, и проводил линии, когда запирался в своей комнате на несколько дней. Я понятия не имел, что они означают, но мне показалось, что это она говорит мне быть сильным. Напоминание о том, что кто-то в мире знал, что я жив.

Мой отчим поймал меня однажды ночью и сжег бумагу прямо у меня на глазах. Он вынул изо рта сигарету и дотронулся до уголка раскаленным кончиком. Я старался не плакать, но не мог сдержать слёз. Он велел мне заткнуться и перестать быть нытиком, а потом дал мне повод поплакать. Это был не первый раз, когда он ударил меня, но это был первый раз, когда я понял, как сильно я его презираю. Мне пришлось перерисовывать символы по памяти. Я проводил ночи, пытаясь воспроизвести их и получить идеальные углы, но ничто из того, что я делал, никогда не соответствовало оригиналу. Для меня это тоже было впервые: я понял, что рисование успокаивает меня и уводит от всего плохого в моей жизни. И у меня это хорошо получалось.

Я нажимаю на педаль, и жужжание моей машинки мгновенно успокаивает меня. Татуировать себя немного сложнее, но поскольку я правша и делаю это левой рукой, это совсем неплохо. Желание сделать это давило на меня уже довольно давно. Наверное, это мой способ вернуть себе контроль. Я возвращаю себе то, что он забрал.

Больше раз, чем я могу сосчитать, мне приходилось пытаться скрыть шрамы для людей. Обычно я в конечном итоге включаю его в дизайн, потому что кожа слишком чувствительна, чтобы удерживать чернила и иметь какой-либо длительный эффект. Но люди хотят скрыть это; они хотят, чтобы уродливое напоминание превратилось во что-то прекрасное. Я делал это для других, а теперь, наконец, делаю это для себя.

В то время как некоторые оставленные шрамы являются физическими, худшие из них не видны. Они болят так же сильно, если не больше. Я бы предпочел побои словесным оскорблениям.

Но прямо сейчас я хочу почувствовать боль, чтобы напомнить себе, что я на самом деле взрослый мужчина, который может двигаться дальше. Крепкий орешек, который больше не сдаётся из-за женщины. Это было то, что я делал, когда был моложе, и в конце концов я закалил себя, чтобы не волноваться. Но с Рейн, чёрт возьми… она всё меняет. Она напоминает мне о том, с чем я так упорно боролся, чтобы забыть, и о том, как одна женщина может так много изменить.

Интересно, что она делает сейчас? Спит ли она в постели, думая обо мне или о нём? Эта мысль заставляет меня слишком сильно надавить на кожу.

— Бл*дь, — я делаю перерыв на секунду и стираю излишки, прежде чем продолжить.

Когда я заканчиваю через час, я чувствую эйфорию, кайф, который получаю только от чернил. Я перевязываю себя, закрываю салон и возвращаюсь домой. Прежде чем лечь в постель, я пишу Рейн.

Я: Спокойной ночи.

Я иду умыться и почистить зубы, развязать руку и аккуратно вытереть её. Когда я возвращаюсь, она уже прислала мне ответ.

Рейн: Спокойной Ночи. <3 Кстати, цветы пахнут потрясающе. Они у меня в спальне.

Хорошо. Надеюсь, она заснёт с мыслью о мужчине, который подарил их ей.

Я: Спи крепко, детка.

Рейн: целую

Я мог бы ответить ещё раз, но я уже вручил ей свои яйца сегодня вечером; нет необходимости добавлять серебряное блюдо к ним. Я забираюсь под одеяло и наконец-то кладу голову. Я ворочаюсь с боку на бок всю ночь, мечтая о Рейн в прекрасном цветущем поле. Она стоит там, такая умиротворенная и прекрасная, когда внезапно хватается за грудь. Кровь стекает вниз, превращая белые маргаритки в кроваво-красные розы.

***