Стану тебе женой - Юлия Бонд

Меня гордость берёт за девчонку. Мелкая, но мудрая не по годам. Вещи правильные говорит, которые не всегда взрослые понимают. И потому мне становится ещё хреновей. Значит, я — стопроцентная безнадёга, раз даже ребёнок с первого взгляда понял, что к чему.

Пользуясь моментом, подсаживаюсь к Наташе, опускаясь прямо на койку. Нагло беру за руку и сжимаю пальцы, когда предпринимает попытку её выдернуть из моей хватки. Голову отворачивает к окну, на меня всё так же не смотрит.

Сжимаю челюсти. Я не злюсь, нет. Просто реально ребёнок прав и я тоже больше никого не хочу терять.

— Наташа, я знаю, что ты не хочешь со мной разговаривать и у тебя есть на это полное право. Но тогда просто послушай меня. Пожалуйста, — жду несколько секунд, чтобы убедиться, что она действительно слушает. — Я виноват. Я не оправдываюсь. И всё, что произошло — полностью лежит на мне. Я не хочу никого обвинять, потому что, повторюсь, виноват я, но если бы в ситуацию не вмешалась полиция, в тебя не стреляли бы, Наташа. Я не знаю, как этот мудак Ардашев обо всём пронюхал и какого чёрта всунул свой пятак. Тебя должны были отпустить, передать мне в руки, но всё пошло не так и я уже объяснил почему. Мне не хватит слов, мне целой жизни не хватит, чтобы искупить перед тобой вину. Но я тоже сейчас скорблю по нашей дочери. Я тоже потерял ребёнка, Наташа. Я чуть не потерял тебя…

Слова застревают в горле, и я прячу лицо в ладонях, чтобы она не видела моих слёз. Мужики ведь не плачут, как бы хреново им не было. Звездёшь, конечно. Плачут ещё и как, только втихомолку, в одиночку, чтобы ни одна живая душа не знала.

Выдерживаю паузу, чтобы выровнять дыхание и незаметно вытереть мокрые глаза. Наташа до сих пор повёрнута к окну. Походу, я начал понимать особенности моей женщины. Наташа всегда морозится, когда ей хреново. И я не смею осуждать её за это, только она должна понимать, что мне тоже сейчас "почти что вилы".

— Прости меня. Очень тебя прошу. Прости, — совсем наглею и прижимаю её руку к своему лицу, может, хоть так в каменном сердце что-то ёкнет. — Я не могу тебя потерять, Наташа. Просто не вынесу этого.

Медленно она поворачивает голову и скашивает взгляд. Не в глаза смотрит, а куда-то в район запястье, на циферблат часов, что ли.

— Бог простит, и я прощаю, — цитирует Евангелие, только легче от этого не становится. Уверен, она ответила из ряда "на отвали".

— Наташа, я люблю тебя. Я выдержу любое твоё наказание, только знать бы, что ты действительно меня простила.

В день выписки я долго сижу на койке, тупо уставившись в зеркало перед собой. Последние недели наложили неизгладимый отпечаток не только на моё сердце, но и на всю меня в принципе. Лицо исхудало, щёки впали, а таких острых скул я отродясь не помню. Но если говорить откровенно, то выгляжу я намного лучше, чем себя чувствую. Внутренние ощущения таковы, будто по мне катком проехались, а затем ещё и танком. Наверное, раскатанная лепёшка в духовке ощущает себя комфортнее, чем сейчас себя я.

Милая санитарка помогает мне одеться. Я так и не научилась это делать как положено одной рукой: банально не могу застегнуть крючки на лифчике. Волосы собирает в хвост тоже санитарка, которую я не устаю благодарить. Когда я, полностью одетая и с собранными сумками, сижу на койке, в палате распахивается дверь и на пороге замирает Радмир.

Встречаемся взглядами. Он смотрит в упор и не моргая, будто на музейный экспонат, а я же быстро опускаю глаза и тупо пялюсь на его ботинки.

— Привет, — его голос немного вибрирует, и я даже чувствую волнение, которое испытываю сама.

Это какой-то новый этап отношений. Что-то незнакомое и чужое, потому отныне мы не знаем, как вести себя рядом друг с другом.