Небо помнить будет - Елена Грановская

Взлетая через три ступеньки вверх, запыхавшийся Дюмель, игнорируя удивленный возглас Клавье, уже через пять секунд был на площадке перед мансардой. Резко толкнув дверь в комнатку, Констан влетел в маленькое помещение… и не увидел никого.

Он опоздал?

За круглым открытым окном день клонился к закату, небо покрывалось сумеречным туманом, были слышны щебетания птах. Матрас с заправленной простыней с въевшимися бледными пятнами лежал на кровати. Оба стула прислонены обломанными спинками к стене. В дальнем углу под окном одиноко стояла печка.

Неужели он не успел?..

Тут позади него дверь скрипнула и захлопнулась. Дюмель резко обернулся.

К нему на середину комнаты вышел прятавшийся за дверью Лексен. Но его вид отпугнул Дюмеля.

— Бруно, что… что… происходит… — Констан не знал, как выразить враз смешавшиеся в нем чувства. Перед ним стоял Лексен, одетый в куртку французской освободительной армии, правда, без оружия и вещмешка.

— Я отбываю на фронт через час. И пришел проститься, — без предисловий произнес Лексен, сглотнув.

— О, нет, нет, Лексен! Пьер! — Голос Дюмеля жалобно дрогнул. Он разжал пальцы, бросив саквояж на пол, и, подойдя к Бруно, заключил его в крепкие объятья. — Нет… Нет, нет, мой мальчик. Нет! — Констан, прижимаясь к Бруно, посмотрел на него и, обхватив лицо ладонями, целовал Лексена в лоб, веки, нос, щеки и губы. — Лексен, нет!

— Да! Я всё решил. Этой мой выбор. Вся моя жизнь, жизнь любого — выбор, — быстро произносил Бруно, опустив голову и сжав руки Дюмеля.

— Ты не можешь оставить меня! Меня и свою мать! — почти вскричал Дюмель.

— Я не могу оставить Францию! А вы — часть Франции, вы — моя семья! И я попру всю фашистскую дрянь и защищу вас, чтобы мы могли жить свободно и спокойно! — воскликнул Лексен. — Я добровольно иду на фронт и добровольно принимаю всё то, что может поджидать меня в будущем…

Дюмель сделал короткий вдох и опустил голову на плечо Бруно. Он понял, что ему не удастся его переубедить, хотя бы потому, что у него не было сил: это известие было как гром средь ясного неба. Он ожидал всё, что угодно, любую выходку Бруно, кроме этой. Из глаз Констана по щеке скатилась слеза и упала на куртку Лексена, оставив крохотное мокрое темное пятнышко.

— Нет, нет, Лексен… — Дюмель, отказываясь верить в происходящее, всхлипывал и без сил колотил Бруно слабыми кулаками по спине, уткнувшись ему лицом в плечо.

— Констан, я не забуду тебя. Я знаю, ты будешь моим ангелом, ты будешь меня охранять. — Лексен опустил свои ладони на талию Дюмеля и обстрелял мелкими поцелуями его лицо.

— Лексен… Пьер… Лексен… — Почти беззвучно произносил в перерывах между короткими вздохами Дюмель. Его сознание уплывало куда-то далеко.

Бруно приник к его губам и почувствовал соленый вкус: по лицу струились слезы, подтолкнул Констана вперед. Тот упал спиной на кровать, всё еще продолжая произносить имя Лексена. Быстрыми движениями Бруно, упав на колени перед Дюмелем, задрал полы его сутаны, запустил под нее руки и расстегнул Констану брюки. Констан задышал тяжелее от давившего на него груза страшной новости, стягивающего его грудь, мотая головой, а через секунду невольно изогнулся: Бруно спустил с него брюки и жарко благодарил за многие недели, проведенные вместе, награждал его за терпение, которое ему придется испытать, волнуясь о его судьбе.

Дюмель чувствовал его уверенные быстрые поцелуи, умелые движения языка и горячее, обжигающее дыхание. Он плакал и восторгался своим Бруно одновременно. Он лежал, отдавшись его последним ласкам забытого мирного времени, запрокинув голову и раскинув в сторону руки.

Он был распят им. Его любовью. Его верностью. Ее преданностью.