Небо помнить будет - Елена Грановская

Дюмель вздохнул, а Бруно, расстегнув свои брюки и спустив их, навис над Констаном и сжал запястья его раскинутых рук, слившись с его похолодевшим от страха и тревоги телом своим, пылающим сердечным огнем. Оба прерывисто дышали, глядя друг другу в глаза, каждый думал о своем — и словно об одном и том же.

Когда обоих окутало удовольствие, Бруно опустил голову, не шевелясь несколько мгновений, а затем отпустил руки Дюмеля и распрямился. Он хотел одеться, но Констан сел на кровати и приник к нему, обняв за голые бедра и ткнувшись головой в живот. Он снова готов был расплакаться.

— Лексен… Прошу…

— Мы это обсудили. Теперь ты мне уже не поможешь — в первый и последний раз в моей жизни, — глухо произнес Бруно, глядя сверху на макушку Дюмеля.

Вдруг Констан резко отпрянул от него, сдернул колоратку, расстегнул пару верхних пуговиц сутаны, завел за шею руки, а через секунду извлек из-под воротника простой серебряный крестик на светлой цепочке.

— Наклонись, — велел он Лексену дрогнувшим голосом. Тот послушно склонил голову, и Дюмель застегнул на нем цепочку, заправив крестик за воротник униформы.

— Да защитит тебя Господь и сбережет от всех напастей, — прошептал Констан, сидя на кровати и положив руку на волосы Бруно. Глаза сильно увлажнились, взгляд был дрожащим, размытым. Когда он убрал руку, а Лексен поднял голову, то увидел, что в его глазах скопились слезы. Бруно поспешно отвернулся и засобирался, натягивая брюки. За ним последовал Констан.

— Я люблю тебя. Прощай, — оправив ремень, Бруно обнял Дюмеля и последний раз поцеловал, вложив в поцелуй всю боль расставания. Констан последний раз ощутил вкус его губ.

Через мгновение дверь в комнатку захлопнулась. Дюмель остался один.

— Прощай… — прошептал он в пустоту.

Часть II

Глава 8

Крохотная церковь, единственная на всю коммуну, существовала на этой земле с конца позапрошлого века. В нее стремились жители со всех окраин Обервилье. В праздники здесь всегда собиралось много народа: яблоку негде упасть. Камерный хор служителей сливался с негромкими, но ровными голосами прихожан — их просьбы исходили из души и сердца, превращаясь в стройные песнопения верующих, обращающихся к Христу. Казалось, что пели сами небеса — ангелы спускались с высоких и недоступных, пронзительно-белоснежных перин и вкладывали в грудь каждого, кто был в церкви — прихожанина, певца из хора, священников — нескончаемую любовь к Богу, и люди воздавали Ему хвалу.

Такого было первое впечатление Дюмеля, когда он впервые вошел в церковь еще совсем маленьким мальчиком и попал на первую в его жизни службу. Но что это был за праздник, Констан уже не помнил. Он спокойно, без капризов выстоял все положенное время служения и совершения таинств, с неподдельным интересом оглядываясь вокруг и в волнении перебирая руку матери. Он почувствовал и ощутил, что в церкви хорошо так же, как и дома с родителями: здесь тепло, светло, никто не зол, все радостны и когда счастливы — поют. Только неотступно следует за тобой взгляд самого главного христианского святого — самого́ Иисуса. Дома его образ висел над кроватью в родительской комнате, но тут он был всюду, наблюдал за каждым твоим шагом. Фрески и витражи, распятие в руках священника и такой же большой мученический образ над алтарем — отовсюду на тебя смотрел сам Бог.