Небо помнить будет - Елена Грановская

Когда всё началось в первый раз? Какой характер боли, дискомфорта? Как давно был последний контакт? Насколько недавно появились эти покраснения? Какие препараты принимались для облегчения боли? Стандартные вопросы, но именно на основании ответов на них Луи мог помочь Констану, успеть спасти его здоровье. Дюмель знал, что врачам необходимо доверять даже порой личную информацию, и настоящий случай не исключение. Более того он честен не просто с врачом — с Луи, лучшим другом детства. Как же спокойно от того, что он не произносит пол, спрашивая о человека, который соединялся с Констаном в любви! Дюмель почему-то не хотел, чтобы Луи знал о нем больше, чем он хотел бы сказать. А может, тактичный Луи сам всё понял и уже догадался, с каким лицом связывают его отношения, вспоминая буйство чувств юного Констана, ласкавшего его, мальчишеское, тело, гораздо нежнее, чем тело дорогой им подруги Жози. Почему именно сейчас хотелось что-то скрыть, утаить, недосказать? Раньше оба доверяли друг другу свои мысли. Раньше… В том то и дело, что это было давным-давно. Что-то всё равно сейчас изменилось.

Услышав ответы Дюмеля, черкнув несколько слов на стороннем листе, Луи моргнул, потер глаза и, устало воззрившись на Констана, произнес:

— Я вынужден попросить тебя раздеться. Пройди за ширму и ложись.

Констан беспрекословно кивнул, встал и прошел в другой угол кабинета за ширму, где к стене была прикручена лампа, стояла потертая, накрытая пеленкой кушетка и рядом табурет, а возле него — столик с медицинским оборудованием для осмотра. Констан снял сутану и повесил ее на крючок в стене, на нее же повесил брюки и нижнее белье, заправил наверх рубашку, а туфли с носками задвинул за кушетку. Когда он только лег спиной вверх и повернул лицо к стене, за ширму зашел Луи, натягивая перчатки, и тяжело опустился на стул.

С минуту оба молчали. Дюмель спокойно, размеренно дышал. Его спина и плечи несколько вздымались при вдохе и мягко опускались при выдохе. Он не видел Луи, но чувствовал его взгляд на себе, ощущал взор на своих плечах, голой спине и бедрах. Он не обжигал, скорее успокаивал. Луи протянул руку и щелкнул выключателем лампы. Констан на миг зажмурился.

— Я осмотрю тебя, — произнес Луи. В его голосе Дюмель уловил волнение. Он ничего не ответил, лишь немного шевельнул головой, кивнув, и вздохнул. Тут же крепкие и теплые, узкие ладони Луи в перчатках легли на его ягодицы. Констан закрыл глаза и окунулся в воспоминания многолетней давности. Перчаток на руках Луи словно не существовало — он чувствовал его длинные и быстрые юношеские пальцы, познающие тайны его тела, скрытые одеждой. Они ласкают его бедра, раздвигают ягодицы, проникают внутрь…

Констан вздрогнул и шевельнулся.

— Прости, — прошептал Луи, занервничав. Дюмель понял: в нем тоже проснулись волнующие чувства, которые сейчас он стремился отпустить из разума и думать о врачебном призвании, но удавалось с трудом.

Прикосновения исчезли, руки Луи соскользнули с Констана, и он вновь услышал его голос:

— Теперь встань и развернись ко мне лицом.

Настал волнующий для обоих момент. Оба это понимали, но старались не выказывать друг перед другом. Расправив плечи и выпустив из себя воздух, Дюмель встал перед Луи, глядя ему прямо в глаза сверху вниз. Всё так же сидя на табурете, Луи грустно смотрел на него. Затем обвел взором линию широких и сильных плеч, остановился на оголенных мышцах живота, скользнул ниже. Кем сейчас был Луи: тем мальчиком, желающим близости, или врачом, размышляющим о лечении? Что выражал его взгляд, в котором было смешано многое из прошлого и настоящего?