Уэнсдэй машинально сглатывает солоноватую горячую кровь и зачем-то хватается покалеченной рукой за болезненно пульсирующую рану на правом бедре, откуда до сих пор торчит осколок зеркала… И ослабевшее тело вдруг оказывается под полновластным контролем животных инстинктов, главным из которых является инстинкт самосохранения. Дрожащие тонкие пальцы обхватывают осколок, порезавшись об острые грани — и резко вытягивают его из глубокого пореза.

А потом жалкие остатки последних сил разом концентрируются в последнем рывке.

Уже не контролируя себя, Аддамс молниеносно срывается с места и одним сокрушительным движением вонзает обагрённый кровью осколок аккурат в горло психопатки. И тут же проворачивает в другую сторону, вспарывая острыми краями мышцы и разрезая жизненно важные сосуды.

Первую секунду мамаша Ласлоу выглядит искренне удивлённой — растерянно округляет рыбьи глаза, словно она не ожидала от раненной пленницы такой прыти. А потом из её глотки вырывается булькающий хрип вместе с брызгами алой артериальной крови, и женщина безвольно обмякает, рухнув на кафельный пол, вымощенный идиотской голубоватой плиткой. Под ней быстро расползается багряное пятно. Всё кончено. Теперь уже точно.

Уэнсдэй обессилено сползает вниз по стене и устало прикрывает глаза. Головокружение стремительно нарастает, предвещая неминуемую потерю сознания — больше всего на свете хочется лечь прямо тут, но смутный голос рационального мышления твердит, что если она допустит подобную слабость, то больше уже не сможет подняться на ноги.

Приходится распахнуть осоловевшие затуманенные глаза и на четвереньках подползти к мёртвой психопатке, чтобы обшарить карманы джинсового комбинезона.

В одном из них обнаруживается увесистая связка ключей — та самая, заветная, открывающая все двери в бункере, которые ведут к спасительной свободе. Вот только свобода уже не избавит её от воспоминаний о том, что здесь случилось.

Но думать об этом нельзя.

Надо выбираться.

Пока ещё остались силы.

Стиснув зубы, Аддамс медленно принимает вертикальное положение и выходит в коридор, неловко подволакивая травмированную ногу. Каждый крохотный шаг отзывается невыносимой болью во всём теле, но она продолжает двигаться вперёд, цепляясь на стены. Спустя бесчисленное количество времени в поле зрения наконец оказываются три клетки. В одной из них Дивина раскачивается из стороны в сторону, обнимая худые коленки обеими руками, в другой на уродливой жёсткой кровати в неестественной позе лежит бессознательная Клеманс, а третья пустует. Не имея никаких сил отпереть замок, Уэнсдэй кое-как доползает до клетки Флоренс и швыряет связку ключей через прутья решётки.

И тут же вздрагивает, услышав позади себя странный сдавленный всхлип. Бросает короткий расфокусированный взгляд через плечо — и ей тут же хочется горько рассмеяться от того, насколько иронична порой бывает жизнь. Oh merda, а ведь спасение было так близко.

Роуэн. Он здесь.

Стоит прямо посреди коридора.

Непонимающе хлопает глазами, которые кажутся слишком огромными из-за толстых стёкол нелепых квадратных очков.

Но очень быстро на его растерянном лице расцветает осознание произошедшего.

А потом он вскрикивает как раненый зверь и в несколько широких шагов подскакивает к Аддамс, вцепившись обеими руками ей в горло.

Она больше не сопротивляется. Попросту не имеет для этого сил и уже не видит смысла — долгожданного спасения не случилось, им не сбежать. Кислород догорает в лёгких, сознание уплывает и растворяется в холодном дыхании неотвратимо подступающей гибели.

Так глупо.

Так чудовищно глупо.

Всё было напрасно.

Персефона не вырвалась из подземного царства, она навсегда осталась там — править такими же мёртвыми, какой стала сама.

Выстрел кажется галлюцинацией.