Он подводит нас к загону откуда высовывается морда удивительного золотого окраса. Не белая, не рыжая, а именно золотая! Впервые такое вижу.

— Это ахалтекинский конь. Самый красивый конь. На протяжении пяти тысяч лет ахалтекинцы не скрещивались с другими породами, поэтому они являются самыми чистокровными, — он открывает загон и выводит скакуна к нам. Правая нога забинтована, конь слегка прихрамывает, но голову держит прямо. Царственно.

— Можно? — с восторгом спрашиваю и протягиваю руку к мордочке. Напрочь забываю о волнениях., перед таким великолепием дух захватывает и сердце через раз работает.

— Конечно, — мягко отзывается Василий Иванович.

— У него потрясающий окрас, — заворожено смотрю как переливается крупа огромного животного.

— Ахалтекинцев еще называю золотыми лошадьми. Из-за их необычного окраса. Есть лошади в этой породе, что отдают сияние золотом, а есть — серебром. Мне достался с золотом, — и столько в глазах счастья и восторга у мужчины, что я сама выдаю нечто подобное. — По мимо металлического блеска шерсти, они умны, выносливы, быстры, а также они умеют быстро адаптироваться к любому климату.

— Удивительно, — зачаровано осматриваю, обхожу по кругу и остановившись тут же получаю тычок в спину. — Ой!

— Ты чего буянишь? — бубнит Иванович на стойло, в котором темно хоть глаз выколи. — Разве с гостями так себя ведут, Гром? Учить тебя манерам и учить, — сокрушается и чем-то ковыряет в стене. — Опять лампочка перегорела что ли.

Раздаётся какой-то треск и над темным стойлом зажигается свет. На меня смотрят самые чёрные, самые красивые глаза в мире…

Морда коня свешивается через перегородку. Он не двигается, смотрит мне в глаза. Словно гипнотизирует.

— Вот же ж чёрт, — подходит хозяин. — Единственный конь, который упрямый, как осёл. Может днями не есть, или упёрто не выходить из стойла. Усыплять не хочу, рука не поднимется, но и так тоже нельзя ведь. Сам страдает и меня на муки обрекает.

— А почему он не ест? — впервые подаёт голос Евгений.

— Его привезли с кобылой. Это тоже редкая порода — Фризская лошадь. Они ведь на грани вымирания уже второй раз за этот век. Кобылу привезли ко мне, но поздно спасти не удалось, а этот… — машет в сторону вороного коня. — Хотели забрать, но он как взбесился, чуть двоих не угробил засранец. Пришлось оставить. Но и тут видите, не приживается.

— А можно погладить? — почти шепотом спрашиваю.

— Только осторожно, и близко не подходи. Дай ему понюхать свою руку, если разрешит, то погладишь, — даёт наставление. — Фризы очень темпераментные лошади. И тоже кстати чистокровки. Но тут другого и быть не может, масть у них больно приметная для смешивания. Все как один вороные, других цветов нет.

— У него такая грива, — прочёсываю пальцами.

— Что ты… — осекается Иваныч, когда видит что я уже в стойло забралась. — Адочка, девочка, иди ко мне.

— Почему? — беру щётку с борта стойло и начинаю расчёсывать спутавшиеся концы.

Что-то есть в этом коне. Он также одинок, как и я, так же сбит столку. Только у меня есть Евгений, а у него никого.

— Вы не пробовали его выпускать с какой-нибудь одной кобылой? — вдруг спрашиваю я.

— Чтобы он её затоптал? Нет, что ты.

— А он не будет, — отвечаю, улыбаясь. — Ты ведь хороший мальчик? Не будешь обижать девочку?

— Удивительно… — задумчиво почёсывая затылок выдаёт Василий Иванович. — Ну давай попробуем.

Спустя минут десять в загон выводят племенную пегую кобылу и вороного жеребца. Гром мотает мордой, дергая поводья. Так и норовит стукнуть мордой парня, что ведёт его. Кобыла же просто стоит рядом с Ивановичем, напрочь игнорируя появление жеребца.

— Ты не перестаёшь меня удивлять, — Женя становиться сзади, и переплетает наши пальцы. Получается мы стоим впритык, едва касаясь телами, но впечатление такое, будто оголённой кожей соприкасаемся.