Свет твоих глаз - Мира Айрон

— Пока спокойно, но думаю, так легко всё не обойдётся. Я обязательно ещё не раз с ней поговорю. Скажи, Анатолий… как он воспринял?

— Тяжело, конечно, как иначе? Выгнал нас с Юлей; сказал, не простит и не примет обратно. Но думаю, это даже к лучшему. То, что он такой непримиримый.

— Он не обижал вас? Руки не распускал? — Михаил тревожно заглянул в лицо Людмилы.

— Нет, — решительно и твёрдо соврала она.

Не хватало ещё, чтобы Михаил пошёл выяснять отношения!

Некоторое время они стояли молча, прижавшись друг к другу. Михаил гладил Люду по голове, и рука его едва заметно дрожала.

— Но теперь-то ты мне веришь, Люда? Не думаешь больше, что я передумаю и не приду?

— Теперь верю, — энергично закивала Людмила. — Верю, что придёшь, и что всё будет хорошо.

— Это самое главное, — с облегчением сказал Михаил. — Ты в меня веришь, и это самое главное.

* * * * * * *

В понедельник, во второй половине дня, двери кабинета, в котором работал Михаил, без стука открылись.

Мельникову как комсоргу полагался отдельный кабинет, хоть и небольшой. Спартанский, с простыми шторами, без бархатных ковровых дорожек и без лакированных деревянных панелей на стенах.

— Здравствуй, Миша, — в дверях появилась Вера. — Мы едем в Горком комсомола или нет, я так и не поняла?

— Здравствуй, Вера, — Михаил не стал вставать из-за стола, лишь поднял глаза от бумаг.

Вот уже который день он приводил в порядок и систематизировал всю документацию, поскольку знал, что скоро придётся передавать дела. Беспорядок Михаил терпеть не мог и никогда не позволил бы себе передать своему последователю кучу неразобранных дел.

— Не знаю, как ты, — спокойно и по-деловому ответил Михаил. — А я никуда не еду. Работы много очень.

— Ясно, — усмехнулась Вера, поплотнее закрыла двери, вошла в кабинет и села на стул, стоявший у одной из стен. — Но ведь нас ждёт Севостьянов.

— Я не записывался на приём к Севостьянову, — пожал плечами Михаил. — И никого не просил меня ждать.

— Решил идти до конца? — ухмылка сползла с красивого лица Веры, и лицо это стало недобрым, несмотря на классически правильные черты. — Скажи, Мельников, чего тебе не хватало в жизни? Зачем вот это всё?

Когда-то давно, тогда, когда Михаилу было двадцать, а Вере — девятнадцать лет, он выдержал бешеную конкурентную борьбу за руку и сердце первой красавицы вечернего филиала Политехнического института.

Было знакомство с родителями Веры, настоящее сватовство. Вера воспитывалась в интеллигентной семье, но достаточно простой, и всё же Михаилу, выросшему в семье простых рабочих, постоянно давали понять: он неровня Вере.

Нужно было стремиться, соответствовать. Он стремился, и получилось очень неплохо. Была образцовая комсомольско-молодёжная свадьба. Первая близость — только после свадьбы. У Веры всегда были высокие моральные принципы, и несла она себя очень высоко, с достоинством.

— Зачем тебе эта колхозанка, Миша? — подняла красивую бровь Вера. — Ну сгулял… С кем не бывает? Такие уж вы, мужчины. Мой отец, светлая ему память, тоже был в этом плане не дурак, однако у него хватало ума не бросать семью, не оставлять жену и детей.

Михаил задумчиво смотрел на Веру. Стрижка сессон лежала безупречно, волосок к волоску. Изящная фигура, лебединая шея, большие карие глаза, совершенные черты. Бежево-коричневое приталенное платье со спущенным рукавом, воротником-стойкой и накладными карманами сидит идеально. На красивых, элегантно закинутых одна на другую ногах светло-коричневые модные туфли.

Вера прекрасна, отрицать это глупо. Но почему же у него давно не трепещет и не щемит в груди при взгляде на неё? Так, как… как…

Вспомнил, как расплетал косу Люды, когда они лежали в поле чуть больше недели назад, и на лбу выступила испарина.

— Что такое "колхозанка", Вера, я не понял? — спросил по возможности сухо и строго, незаметно провёл ладонью по лбу.