Художник моего тела - Пэппер Винтерс

Я натянул на лицо маску наглости и подождал, пока мисс Таллап опустит свою преграду, прежде чем с важным видом войти в заполненное учениками помещение.

Мой покерфейс вернулся.

Мой пыл скрывает правду.

Олин была единственным, кому позволено было знать, насколько хрупким я был под колючей проволокой, которую использовал, чтобы держать всех на расстоянии.

Я не знал, почему она была другой.

Но это так.

И я удержу ее.

Олин не отрывала глаз от своей тетради по математике, когда я проходил мимо, но ее нежный шепот встретил мои уши, робкий и слегка шокированный, но резонирующий честностью.

— Ты мне тоже нравишься, Гилберт Кларк.

Никто больше не слышал ее в этой суматохе.

Никто не знал, как сильно она изменила мою жизнь.

Мои ноги подкосились, и я рухнул на жесткое сиденье.

Мое сердце бешено колотилось.

Мои ладони вспотели.

А благодарная улыбка осталась скрытой под хмурым взглядом.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Олин

— Наши дни —

Кто знал, что время способно свести меня с ума?

Два часа Гил находился на расстоянии вытянутой руки.

На самом деле это не так.

В течение двух часов он был ближе, чем прикосновение. На самом деле, на расстоянии поцелуя.

И все же он не сказал мне ни слова.

Ни единого слога.

Как будто мысль о разговоре была отвергнута, чтобы он мог забыть, что именно меня он рисовал, притворяясь, что я была безликой, безымянной моделью.

Я понимала, почему он хотел игнорировать боль, которую я ему причинила.

Но это не означало, что я была невосприимчива к боли, которую мне причинил он.

Время замедлилось и обеспечило мне прямое осознание всего.

Его мужского запаха — краски и цитрусовых. Тяжесть его неглубокого, контролируемого дыхания. То, как его глаза сверкали и замечали каждый изъян и пятнышко на моей коже, старательно сглаживая мои недостатки своим талантом.

Непроницаемая тишина, наступившая в тот момент, когда Гил распылил первый слой краски, только сгустилась.

Если я шаталась, то зарабатывала ворчание. Если дергалась, то получала щипок.

Без его упрека не могла ступить и на долю.

А то, что мне не разрешалось двигаться, только делало это желание более невыносимым.

Меня охватила клаустрофобия посреди его холодного склада, находясь в компании с ним одним.

Это стоило мне всего, просто стоять и повиноваться.

Не то чтобы Гилберта волновало, как я справляюсь. Интенсивность, с которой я наблюдала за ним, когда он был моложе, стала сейчас еще сильнее. Его искусство заменило все. Его сосредоточенность была ему хозяином, делая его рабом цвета.

Я могла бы быть брошена на произвол судьбы тем, что он больше не видел во мне Олин.

Могла бы обидеться на дерзость, с которой он кинул меня, даже когда мы стояли так болезненно близко.

Но потому, что я знала его. Потому, что знала свирепость его таланта, я не возражала, что его глаза оставались сосредоточенными на проекте, который я не могла видеть. Я не отпрянула, когда его прохладные пальцы прошлись по внутренней стороне моего бедра, клеймя меня огненным следом. Не жаловалась, когда мягкое облизывание его кисти обеспечивало мне жажду и боль от того, что я не имела права испытывать.

Может, у меня и были недостатки, но было мужество, и я скрывала каждую покалывающую, запутывающую, сжимающую реакцию от его методичной живописи.

Я была идеальным холстом.

Тихой.

Неизменной.

Отчужденной.

Я прикусила губу, когда он наклонился ближе. Его растрепанные волосы, не подчинявшиеся никакому закону, падали на лоб блестящими темными прядями. Гил остался сидеть на корточках у моего живота, его дыхание согревало мою плоть, его мазки проклинали меня.