У Червленого яра - Татьяна Луковская

А Услада с упоением играла роль солидной мужатой бабы: именовала Миронега исключительно по отчеству, копировала степенную неспешность хозяйки Настасьи, пересчитывала припасы и перебирала пожитки, чего никогда не делала в усадьбе, осмелев, через пару дней уж бегала на торг и знакомилась с соседками. Где ж та робкая мышка, что дичилась большанских попутчиков? А нет ее, есть жена Онузского дозорного Марфа Миронова.

Настасье Услада насочиняла небылиц про злую мачеху, что ничему-то ее, девицу, не учила, чтоб неумеху замуж не позвали и от того приданое батюшки в дому осталось. Глупость несусветная. Сказительница, одним словом, чего с нее взять. Но добрая хозяйка поверила без оглядки и сердобольно начала подучивать постоялицу женским премудростям.

То, что жена при деле и не скучает, Миронега только радовало. На долго ли хватит ее задора, может, завтра игра наскучит, снова одолеет тоска? Миронег не хотел заглядывать так далеко. Жить в Онузе можно было вполне сносно, но чутье подсказывало, что вряд ли то продлится долго.

— А мы с Настасьей Ниловной на торгу, знаешь, чего видывали? — придвинулась Услада к мужу.

— Чего? — подлил себе наваристого киселя Миронег.

— Велбула[1], чудище такое. Его бесермени[2] привели. Большое такое, — Услада развела руки, показывая необъятные размеры животины, — и лохматое. Я сначала испугалась, а потом-то разглядела — глаза у него добрые… на тебя похож, — добавила она, посмотрев на русые кудри мужа.

— Вот это дождался от водимой похвалы, — игриво нахмурился Миронег, — чудищем лохматым обозвала. Ну, уж благодарствую, — надул он губы.

— К чему ж чудищем, — не обращая внимания на сурово сдвинутые брови мужа, уселась к нему на колени Услада, — просто таким же большим и добрым, — она обвила крепкую шею мужа тонкими руками.

— Пойдем на лежанку, — шепнул Миронег, — за доброту мою расстараешься.

Меж ними прошла теплая волна…

Стук в дверь прервал ласки. Миронег неохотно ссадил Усладу с колен и пошел отворять.

На пороге стоял запыхавшийся детский[3] воеводы.

— Сам князь в град пожаловал, тебя немедля кличет, — выпалил посыльный.

— Какой князь? — сдавленно спросил Миронег.

— Как какой? Ингварь, конечно же.

— Сейчас, кожух накину и выйду, — затворил пред носом детского дверь Миронег и повернулся к жене.

Услада уже металась по комнате, скидывая в туес пожитки.

— Уйти с закатных ворот можно. Дадим серебра вратарям[4], они нас выпустят. Хватай кожух, вон твоя броня, не забудь.

Миронег подошел, вырвал у нее из рук туес, отставил его подальше на стол, взял Усладу за плечи и заглянул в обезумевшие от тревоги очи:

— Ничего не случится. Князь из первых уст про гибель своего брата знать желает. Убедиться хочет, только и всего. Слышишь?

— А если нет? Я ж тебя сгублю…

— С чего ему меня губить, нешто я чего дурного сотворил. Пойду я, негоже ждать заставлять.

— Так и я с тобой.

Услада повязала поверх повоя убрус.

— Тут меня дожидайся, — снял с нее платок Миронег. — Вернусь скоро.

Он сказал это как можно уверенней, спокойней, чмокнул жену в бледную щеку и вышел в тусклый день.

То, что Ингварь пожалует, Миронег знал наверняка, даже удивлялся, чего князь так медлит. Бежать? А куда бежать по первому снегу в зиму? Замерзнуть в степных просторах, попасть в зубы к волкам или в петлю половцев? Из западни был один выход — разговор с Ингварем, и Миронег шел к княжьим хоромам.

В жарко натопленной горнице сидели только Ингварь и его сын Юрий. Ингварь заметно постарел с летней встречи, в кудрях прибавилось седины, на лбу проявился длинный пролом морщины. Князь сидел, насупившись и глядя в пол, за ним беспокойной тенью бродил Юрий, княжич все больше походил на отца.

Миронег, войдя, низко поклонился, и остался стоять у входа.