Только не мы - Игорь Толич

— Это основная ошибка юных талантов, — ответил Маркус с горечью. — Иногда всё дело в гордыне. Сколько бы тебе ни было лет, сколько бы наград ты не получил, какие бы подмостки не покорил, чувствуя поблизости нарастающий молодой талант, неизбежно чувствуешь конкуренцию. И тут вопрос: кто в тебе победит — наставник или именитый музыкант? Я за себя могу ответить, что не сумею не завидовать чужому успеху.

— Чтобы стать наставником, нужно одновременно стать родителем, — сказал Андрис. — А стать родителем, значит, переступить свой эгоизм.

— Как хорошо ты сказал, Андрис, — поддержала мама София.

Она сидела в кресле, укрытая пледом, прямо под ёлкой, и была похожей на старую добрую фею. София плохо видела, зато слышала отменно. И была уверена, чтоб бог сохранил ей слух, чтобы до последнего дня она могла слушать младшего сына, хоть и бывала на его концертах нечасто.

«Я его слышу сердцем», — говаривала она.

Двое других братьев избрали себе иные промыслы. Роберт работал крановщиком, а Александр уехал жить на ферму, где с удовольствием занимался сельским хозяйством. Они оба были полными противоположностями Андриса — немного болезненного и чуть сутулого, невзрачного как нотный лист. Александр и Роберт удались и ростом, и сложением — поджарые, бодрые, с суровыми лицами мужчин из рабочего класса. Они будто бы жалели младшего Андриса, которому уже стукнуло сорок, и никакой жалости он абсолютно не вызывал, являясь самодостаточным и небедным человеком. Однако старшие братья по старой привычке вели себя с ним снисходительно. Андрис не обращал на это внимания, а я злилась. Ибо этим грубым мужланам всегда было далеко до такого утончённого и одухотворённого человека, как мой муж, который словно бы родился по ошибке в этой семье.

— Боишься опростоволоситься — так и скажи, — брякнул Александр Маркусу.

Тот моментально вскипел.

Но Андрис сумел потушить пожар:

— Нужна огромная сила, чтобы признать своё несовершенство. Маркус совершенно верно понимает свою невозможность сейчас делиться мастерством с другими. Но я всё же надеюсь, что однажды ты переосмыслишь и это.

— Всё может быть, — смутился Маркус.

Он налил себе ещё пунша, поухаживал за Софией.

Разговор тем временем перешёл к новой теме. Обсуждались уже более приземлённые вещи: говорили о российском эмбарго, которое больно ударило по экономическому положению многих европейских производителей.

Дабы не участвовать в бесполезном споре, я ненадолго ушла на балкон, чтобы выкурить сигарету.

К сожалению или к счастью, мне нечего было добавить к тем новостям, которые и так все знали из выпусков вестей: ещё год назад поползли слухи о запретах, к которым никто не отнёсся всерьёз, но с августа этого года соответствующий указ был действительно подписан. Мелкие хозяйства по всему Евросоюзу оказались на грани разорения.

Разумеется, больше других из всех собравшихся этот вопрос коснулся Александра Эглитиса. Но я не хотела ловить на себе его гневные взгляды, будто лично я запретила ему экспортировать фермерский сыр. Мне, как и остальным, приходилось просто смиряться с новыми обстоятельствами. Я являлась точно такой же латышкой, хоть и прожила долгое время в России, до сих пор считая её родиной, пусть не первой, но, безусловно, значимой. В конце концов, в России оставалась моя мама, которая не пожелала вернуться в Даугавпилс или поселиться в Риге.

— Мне здесь уже привычно, — сказала она.

Но я-то понимала, что дело тут не только в привычке. У мамы появился кто-то, о ком она предпочитала пока молчать. Именно этот кто-то держал её в Москве. И я уважала её выбор. Я ведь тоже отправилась вслед за мужем, хоть и не только ради него одного. Ради себя — тоже.