— А помните, пацаны, как мы на кладбище Новый год проводили? — обозвался Артем, лет пятнадцати. — Там были все свои, а на своих рука не поднимется. На кладбище даже вожаки не напивались до психов. Мы мало брали. Бутылку водки, баллон пива, черный хлеб, сало, лук, чеснок и горький сок на младших. Грейпфрутовый помню. Горько должно быть, чтобы во рту горело. Помните, друзья погибли. А вот мы живем! Лешка такой классный пацан был! Он ради меня погиб. А мог бы на моем месте жить…

На короткое время зависла тишина. Пацаны вспоминали погибших друзей, прошлые деньки на свободе. А Алена сидела и молчала, тихо наблюдая за мальчуганами.

Тима первый развеял гнетущую тишину, пытаясь развеселить всех.

— У моих психов в секте был ящик желаний. Мы сделаем общак на всех. В мешок будем бросать записки желаний. Мы сами выполним все желания.

— А кто будет исполнять эти желания? — подала голос Алена.

Тима обернулся к ней с сияющей улыбкой.

— Я! Я вожак и мое дело всех радовать! А чего ты хочешь, малек?

Алена хаотично пыталась придумать свое желание, но из круговорота мыслей возникала только одна четкая. Только одно лицо представало перед ней — мама. Слова застыли на ее устах, она вся затряслась, даже дыхание прервало. Не было у нее больше желаний, только отчаяние и страх.

— Я так устала. Не могу, больше не могу. Мне больно. Все надоело. Все! Не хочу больше так жить!

Алена зарыдала, упав на колени. Все, что накопилось за столько лет одиночества, сегодня прорвалось, наболевшее вырвалось наружу потоками слез. Она так долго держала все в себе, молча терпела, никогда и никому не жаловалась, а вот сегодня, в кругу обездоленных детей поняла, что надежды больше нет и то, что было когда-то не вернуть. Все тепло и счастье осталось в прошлом, а впереди пустота и серые будни безпризорщины.

— Мама! Мамочка! Забери меня к себе. Я больше не могу терпеть.

Тима стоял над ней в немом недоумении. Он понимал ее боль, но как же он сирота может ей помочь? Ведь у него на душе была такая же боль и пустота. Только разница в одном, он прятал ее под маской веселья и легкомыслия. Он боролся, и каждый день с улыбкой шел вперед. Он смеялся, чтобы не плакать, шутил, чтобы не впасть в хандру, бил морды, чтобы ощущать силу.

Тима прикоснулся к плечам девочки и резко прижал к себе. Алена крепко обхватила его за талию, как за спасательный круг. Горячие слезы текли по шее мальчугана. Впервые, он чувствовал себя слабым и беспомощным.

— Ну, хватит маленькая. Не плачь. Нам всем тяжело, но нужно жить и идти вперед. Очень трудно просыпаться и делать вид, что все хорошо. Наберись храбрости и поверь в то, что надежда на лучшие дни есть. Нам нужно держаться вместе и тогда все будет проще. Ты теперь не одна. У тебя есть я, а у меня ты — сестренка!

Большие карие глаза с надеждой посмотрели на Тима. Слезы прекратились. Алена обняла Тима. Ей так хотелось верить, и он подарил девочке надежду. У нее нет больше семьи, зато появился друг, на которого можно положиться.

Тим поднял Алену на руки и понес по тропинке в сторону дома. Они оба молчали. Каждый думал о своем. Они были, как два одиноких островка, забытые всем миром. Этим детям было больно, но сегодня два одиночества встретились. И пускай их души уже нельзя исцелить, но вдвоем им будет легче пережить все беды…

* * *

Как-то вечером, Тима сказал, что они с пацанами надумали бежать из детдома. Он больше не мог жить в заточении и рвался на свободу. Я сказала, что пойду вместе с ним. Не могла представить себе жизни без Тимы, с ужасом вспоминая те дни, когда все издевались надо мной. Страх перед Катькой и ее побоями, одиночеством и пустотой, перевесил страх неизвестности. Собрав свои скудные пожитки, я убежала.

Прошел уже месяц, как мы приехали в Москву. Это был огромный город, но жестокий к бездомникам.