Для меня не было секретом, почему мама каждую ночь, как тогда мне казалось, жалобно стонет в спальне родителей. Помню, как тихо подкравшись к дверям, я, затаив дыхание, и крепко зажав рот ладонями, наблюдала, как подрагивают ее ноги из-под сильного тела отцы, как ее стоны переходят в жалобное поскуливание….я помню, как стоя на четвереньках и уткнувшись лицом в подушку она издавала звуки схожие с рычанием, а стоя сзади нее своими сильными толчками заставлял содрогаться все ее взмокшее тело отец. Было, конечно, еще много чего…и это не вызывало во мне какого-то отторжения — я знала, что взрослые люди любят друг друга несколько иначе. Все мое сердце сжималось от обиды, стоило услышать, как мама со стонами и всхлипами умоляла отца прекратить, а он просто переворачивал ее в удобную для себя позу и снова продолжал это…На утро мама всегда была очень довольной, с сияющими глазами и скользкой улыбкой на личике и только задыхаясь от слез и собственной беспомощности бзычила я, не позволяя после ночных происшествий с мамочкой прикасаться к себе отцу. Помню, когда он провожал меня утром в школу, я не позволяла ему дотрагиваться до меня, не позволяла целовать себя в лоб и прочее. Вечерние традиции сошли на нет и больше года я не сидела на отцовских коленях, не пускала в свою комнату и пресекала всяческие попытки выяснить, что случилось между нами, но время шло…менялась и я, как и менялась мама…до нее стало доходить, что происходит со мной и однажды, когда мне исполнилось четырнадцать лет, она откровенно хотела поговорить со мной о том, что я дочка и не должна вести себя с отцом, как взрослая, а вечером она поговорила об этом с папочкой….после чего я сгорала в агонии….словно провоцируя во мне весь спектр ненависти она словно специально стала стонать громче, позволяя отцу делать с ней что-то новое. Она стонала, и чуть ли не плакала, а он смотрел на нее с такой нежностью, с такой любовь от которой пересыхало в моем горле. Он двигался и двигался, задирая длинные ноги клал себе на крепкие плечи и целовал, и все это под ее вздохи и скулеж, но только радоваться ей оставалось недолго. Однажды, папочка уехал в командировку на три месяца, а мамочка не придумала ничего лучше, как сослать меня к родственникам и привести в дом любовника. Я рассказала папочке, что не живу дома уже месяц и после этого он примчался домой так быстро, как никогда раньше. Помню, как она стонала, но не от удовольствия, а от слез, от того, что отец впервые в жизни повысил на нее голос. Когда они развелись и она собрав все свои вещи наконец-то исчезла из нашей жизни, в тот же вечер я снова села на колени папочки, уткнулась носом в его плечо и чувствовала, что никто больше нам не сможет помешать.

Я повзрослела и увидела папочку таким, каким его видела мама, и другие женщины — сильный, спокойный, уверенны в себе мужчина. С моих глаз словно упала пелена, и я осознала, что ни один мужчина не может быть настолько прекрасен, как он. Я ловила каждый взгляда окружающих нас женщин на него: преподавательницы в школе, в институте, знакомые, соседки и как липко пялятся на него мои подружки, которых после этого я ликвидировала из своей жизни, как потенциальных разлучниц. Это заполняло мое тело какой-то безумной смесью ревности и чего-то нового, до этого не испытанного мною ощущения.