― Правда? ― Бруно — двадцатилетний сын Клаудии. Он тихий и серьезный, хочет стать врачом. Я не могу представить, чтобы он преступил закон.

― Он мог бы попасть в тюрьму, если бы Дон не вмешался, ― торжественно говорит она. ― И Бруно — не единственный человек, которому он помог. ― Ее глаза сияют. ― Синьору Моретти здесь всегда будут рады. Всегда.

Она спешит на кухню, несомненно, чтобы рассказать Клаудии о знаменитости в их зале. Антонио заканчивает разговор и возвращается.

― Лео, мой начальник охраны, настаивает, чтобы мы пересели. ― У него страдальческий вид. ― Я так…

― Сожалеешь, ― заканчиваю я. Нам нужно пересесть, потому что снайпер может выстрелить в Антонио через стекло. Мой желудок делает странное сальто, а ладони становятся влажными. Одно дело — знать, что жизнь Антонио опасна. Совсем другое дело — столкнуться с доказательством этого.

Он делает все возможное, чтобы его лицо оставалось невозмутимым.

― Это не то, чего ты ожидала. Я пойму, если ты решишь уйти. Так будет безопаснее для тебя.

Уйти было бы самым разумным решением. Но я уже оставила эту возможность в прошлом. Возможно, это случилось еще тогда, когда я попросила его остаться со мной десять лет назад.

Я поднимаюсь на ноги и переплетаю свои пальцы с его.

― Перестань извиняться. У окна все равно холодно.

Я не могу выбрать между ризотто и стейком, поэтому Антонио предлагает взять оба блюда и разделить их. Появляется Клаудия с тарелкой чикетти и бесплатной бутылкой вина. Она суетится вокруг Антонио, обещает приготовить для него незабываемое блюдо, одобряюще кивает мне и исчезает на кухне.

Когда мы остаемся одни, я поднимаю бутылку вина.

― Я знаю Клаудию и Мириам всю свою жизнь, и мне не перепадало бесплатного вина, ― ворчу я. ― Опять же, я никогда не спасала Бруно от тюрьмы.

― Это то, что Мириам сказала тебе? ― Антонио выглядит смущенным. Погодите, он что, покраснел? Мне это нравится. ― Она преувеличивает.

― Ты даже не знаешь, что она сказала.

― Я могу догадаться. ― Да, он определенно краснеет. ― Все, что я сделал, — это пара телефонных звонков. ― Он бросает на меня строгий взгляд. ― А ты слишком явно забавляешься.

Упс.

― Виновата. ― Я наливаю нам обоим вина и потягиваю его. Оно великолепно. Клаудия действительно выкладывается по полной. ― Может, я хочу, чтобы меня наказали.

Улыбка появляется в уголках его рта.

― Серьезно? Сейчас? ― Нашу еду приносят прежде, чем он успевает рассказать, как заставит меня заплатить за мои поддразнивания. Жаль. Ничто не делает порку приятнее, как предвкушение.

― Как продвигается твоя работа? ― спрашивает Антонио, когда мы расправляемся с десертом. Это панна-котта со вкусом апельсинового ликера, поданная с нарезанными киви, маракуйей и манго. Я уже сыта, чтобы съесть ее, но, когда увидела в меню, не смогла устоять. ― Есть какие-нибудь последствия после нашей трапезы в «Квадри»?

Он пугающе проницателен.

― Давай посмотрим. Доктор Гарцоло, который большую часть времени игнорировал мое существование, предложил выделить мне кабинет побольше и с окном. А мой самый сексистский коллега, который обычно ожидает, что я буду приносить кофе и делать записи, угостил меня пирожными. Свидания с Антонио Моретти имеют свои плюсы. ― Я закатываю глаза. ― Доктора Гарцоло я еще понимаю. А Феликс? Неужели он думает, что я повернусь к тебе, когда мы будем в постели, и скажу: «Знаешь, кто действительно хорошо разбирается в приобретении предметов искусства? Доктор Майер».

Его глаза сужаются.

― Феликс Майер, ― говорит он. ― Понятно.

Я бросаю на него взгляд.

― Не. Делай. Ничего. Это моя проблема, и я с ней разберусь.

― Ммм…

― Я серьезно, Антонио.

Он поднимает руки ладонями ко мне в успокаивающем жесте.

― Я ничего не буду делать без твоего ведома, ― говорит он. ― Обещаю.

Я откладываю вилку.

― Я не могу съесть больше ни кусочка.