Да здравствует король - Кай Хара

— Тогда закрой дверь и ложись спать.

Резкий выдох срывается с моих губ одновременно с довольной ухмылкой, закручивающейся в уголках губ.

Она приняла правильное решение.

Я закрываю дверь. Я уже собираюсь лечь на кровать рядом с ней, когда она останавливает меня.

— Расскажи мне что-нибудь о своей маме.

Я мгновенно напрягаюсь. Только не это.

— Почему? Что ты пытаешься сделать?

— Я пытаюсь поговорить. Ну, знаешь, поговорить? То, что люди делают, когда спят вместе и пытаются узнать друг друга получше? Просто расскажи мне что-нибудь, что угодно. Это может быть хорошо, плохо, смешно или грустно. Мне все равно, но я хочу, чтобы ты рассказал мне что-нибудь о ней.

— Или что?

Она устало вздохнула.

— Или ничего, Роуг. Я не собираюсь заставлять тебя угрозами делать каждый мизерный шаг вперед. Ты не обязан мне ничего говорить. — Она говорит, а затем делает паузу. Когда она снова заговорила, ее голос был тихим и искренним. — Но я хочу знать о ней. И о тебе.

— Почему?

— Может быть, потому что ты мне нравишься?

— Я же просил тебя не делать этого.

— Ты говорил мне не влюбляться в тебя, и я не буду. Но ты должен мне нравиться, чтобы проводить с тобой столько времени. Чтобы спать с тобой и заниматься с тобой сексом каждую ночь. Я вижу тебя чаще, чем свою лучшую подругу, очевидно, что у меня появятся к тебе какие-то чувства.

— Мне трудно в это поверить. — Я говорю с насмешкой, отворачиваясь от нее.

— Тебе трудно поверить, что ты мне нравишься?

Я так сильно напрягаю челюсть, что боюсь, что она сломается.

— Веришь ты в это или нет, но я верю. Даже несмотря на то, что иногда ты делаешь это чертовски трудным, когда обращаешься со мной как с дерьмом. Но я думаю, что в глубине души ты хороший человек.

— Ты заблуждаешься.

— Может быть. Но я знаю, что я тебе тоже нравлюсь. Иначе ты бы позволил мне уйти сегодня.

— Может быть, ты просто очень хорошо трахаешься.

— Я могу хорошо трахаться, как ты так галантно выразился, и быть человеком, с которым тебе приятно проводить время. — Она отвечает. — Кстати, ты опять это делаешь. Отталкиваешь меня, как только я пытаюсь завязать с тобой настоящий разговор.

Я хмыкаю в ответ. Она обхватывает меня за талию, кладет подбородок мне на грудь и смотрит на меня снизу.

— Просто скажи мне одну вещь.

— Только одну?

— Обещаю на мизинце. — Она отвечает, заговорщицки подмигивая.

— Она готовила для меня.

На ее лице расцветает улыбка, но она старается ее сдержать, явно боясь, что это меня отпугнет.

— Что она готовила?

— Кучу всякого дерьма. Она ливанка, выросла недалеко от Бейрута, поэтому готовила мне много домашних блюд. Таббуле, лабне, манакиш, потрясающий дымящийся баба-ганудж, о котором я иногда думаю.

На самом деле я часто об этом думаю. Готовить для других было ее языком любви, и я часто приходил домой из школы, когда в воздухе витали вкусные ароматы.

— Я не знала, что она ливанка. Это объясняет твои глаза. — Она говорит, проводя пальцем по моему лицу. — Я так завидую твоим ресницам. — Добавляет она с легким смешком.

— Она заставляла меня загадывать желание каждый раз, когда ресница падала мне на щеку. Желание исполнялось только в том случае, если я правильно угадывал, на какую щеку она упала.

— А желания сбывались? — спрашивает она.

Я вспоминаю, что за годы, прошедшие с тех пор, как она уехала, я не раз безуспешно загадывал на ресничке желание, чтобы она вернулась.

В конце концов я сдался, позволив надежде смениться горечью и обидой.

— Иногда. — Я отвечаю, мой тон холоден.

Она чувствует перемену во мне и понимает, что с меня хватит разговоров на эту тему.

— Спасибо, что рассказал мне.

Она прижимает свои губы к моим и дарит мне глубокий, но целомудренный поцелуй.

Этой ночью я трахал ее жестко и быстро, пока звук ее криков не отражался от стен.