Мое темное желание - Л. Шэн, Паркер Хантингтон

Я быстро моргал, как будто это могло помочь мне увидеть или даже услышать.

— Ты в порядке, Закари. Ты в порядке. — Он произнес эти слова губами, его лицо было менее чем в дюйме от моего.

Все его тело дрожало.

Его глаза опустились между нами, и он закрыл их, сделав рваный вдох.

— Wo cao. (пер. Черт)

Мои глаза вспыхнули.

Он ругался.

Папа никогда не ругался.

На мою правую ногу упало что-то липкое и темное, исходящее от отца. Я стряхнул его.

Кровь.

Это была кровь.

Папина кровь.

А потом я увидел это.

Ландшафтные грабли пронзили его нутро. Он влетел в дверь.

Зазубренный край вонзился мне в живот, задев его. Я втянул живот, пытаясь одновременно дышать.

Я быстро моргнул, надеясь, что этот кошмар исчезнет. Отец появился в поле зрения, все его лицо было в крови, осколки стекла впивались в кожу, как шипы ежа.

Кровь была повсюду. Кровь стекала по его виску от шрама на лбу до подбородка. Его кровь — теплая, металлическая, вонючая, липкая — впиталась в мою одежду, кожу, волосы.

Я хотел снять его.

Я хотел кричать.

Его губы снова зашевелились, но на этот раз я не смог ничего разобрать из-за звона в ушах.

Я не слышу тебя, — пробормотал я. Скажи это еще раз.

Я попытался пошевелиться, дотронуться до его лба, остановить кровотечение, но он был слишком тяжелым, и мне пришлось втянуть живот, чтобы грабли не разрезали меня.

Красный мешочек.

Я потянулся к нему, вытянув руку так далеко, как только мог. Грабли проделали крошечную дырочку в моей коже, но я успел схватить мешок и перевернул его вверх дном.

Нож.

Я обхватил его рукоятку и попытался отрезать ремень безопасности. Он рвался в стороны, но без толку.

Я все еще не мог пошевелиться.

Генри, — попытался я выкрикнуть имя нашего водителя.

Никакого ответа.

Оглянувшись через правое плечо, я обнаружил, что лоб Генри прижат к сдувшейся подушке безопасности, создавая постоянный пронзительный звон клаксона.

Я знал, что он мертв, даже не видя крови. Он был похож на безжизненную марионетку, его зрачки были черными и плоскими.

Губы отца снова зашевелились. Его глаза умоляли меня слушать. Я хотел, очень хотел, но услышал только гудок.

Слеза упала с папиной щеки на мою.

Из моего горла вырвалось шипение, словно капля обожгла меня в том месте, где она упала.

Папа никогда не плакал.

Его губы двигались медленнее, а его тело все еще прикрывало мое. Защищая меня от всего, что происходит или уже произошло.

Клетка из гнутой стали сковала нас. Я не смог бы выбраться из-под него, даже если бы попытался.

Я успел сжать кулак и вцепиться в его рубашку, прежде чем он рухнул на меня. Мои руки дрожали под его весом, а вторая все еще обхватывала рукоятку ножа.

Глаза отца оставались открытыми, но я знал, что он больше не жив. Его душа уже улетела. И я, наконец, понял, что он имел в виду, когда говорил, что души бесценны.

Чувства возвращались одно за другим, просачиваясь, как дождь.

Сначала слух.

— Там есть кто-нибудь еще?

— Ребенок.

— Живой?

— Черт… Сомневаюсь. Этот грузовик на полной скорости врезался прямо в них. У них не было шансов.

И тут у меня заныла кожа.

Отец был холодным.

Очень холодным.

Слишком холодным.

Я знал, что это значит.

Кусочек его плоти оттаял от лица и упал мне на грудь. Если он и был горячим, то я этого не чувствовал.

Я весь дрожал, зажмурив глаза, борясь с желчью, поднимающейся к горлу, мой желудок все еще был крепко стиснут.

Слезь с меня.

Я не хочу чувствовать твою смерть.

Я не хочу чувствовать, и точка.

Наконец-то я смог говорить.

— Жив, — прохрипел я, слыша, как люди стонут, рычат, кричат, пытаясь перевернуть машину в вертикальное положение. — Я жив.

Но я не чувствовал себя таковым.