Еда выглядит аппетитной. Хотя Генри выглядит лучше. Прокашлявшись, чтобы прочистить горло, я начинаю задавать больше вопросов. Обычно я так делаю, когда нервничаю. Лучшая часть? Он отвечает.

Его первая связь произошла в девятнадцать. Придвигаясь ко мне ближе, он спрашивает, чем я занималась в девятнадцать. Я рассказываю ему, что училась на втором курсе колледжа, работала на двух работах — работа-учеба в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе в течение недели и кейтеринг по выходным.

Эта улыбка поражает меня. У меня внутри всё трепещет.

— Что за кейтеринг?

— Я помогала своей соседке с её бизнесом по продаже пупусас.

Улыбка становится шире, Генри наклоняет голову набок, ожидая, что я продолжу.

— Мы ходили на вечеринки по случаю дня рождения, — уточняю я. — Накрывали наш навес и стол со всеми орчатами и пупусасами, какие только можно пожелать. Это помогло оплатить учебу.

Обычно я не такая откровенная, но в нем есть что-то такое, от чего чувствуешь себя в безопасности. Кроме того, я почти уверена, что никогда больше не увижу его после сегодняшнего. Зная это, говорить с ним становится ещё легче. Плюс, в его глазах нет осуждения. Возможно, это одна из моих любимых черт в нём.

— Это и было моей целью — получить высшее образование. Никто в моей семье не учился в колледже.

Он поворачивается ко мне всем телом. Часть полотенца спадает, обнажая мускулистое бедро.

— Это определенно то, чем можно гордиться, — говорит он.

Я не улыбаюсь ему, но мне хочется улыбнуться.

— Тот, кого я упоминала? В то время мы были помолвлены.

Это застает его врасплох.

— Помолвлены? — его взгляд падает на мою левую руку, вероятно, перепроверяя, нет ли там кольца.

— Я была помолвлена.

В середине его лба появляется небольшая складка.

Когда я встречаюсь с ним взглядом, я вижу неподдельное любопытство.

— Я разорвала помолвку около двух лет назад, — добавляю я.

Он, должно быть, замечает, как меняется выражение моего лица, возможно, и тон тоже, потому что больше ничего не говорит. Мы едим в тишине, и проходит некоторое время, прежде чем он спрашивает:

— Хочешь поговорить об этом?

— Не совсем, — я не хочу вдаваться в подробности. Я не хочу тратить то немногое время, что у меня есть с Генри, ни на что другое, кроме него. — Я скажу, что он оказался худшим типом мудака.

— Ах.

— Да. Хотя я должна была догадаться. Я имею в виду, он из Бостона.

Генри по-совиному моргает, смотря на меня.

— Поверь мне, все их спортивные команды — отстой, — я пытаюсь обратить это в шутку, но у меня во рту становится противно, и я облизываю губы, чтобы стереть это ощущение.

Мы оба одновременно тянемся к тарелке с фруктами, неловко извиняемся и ждем, пока другой возьмет первый.

— А как насчет…

— Что ты…

Конечно же, мы начинаем говорить одновременно.

— Пожалуйста, сначала ты, — настаивает он.

— Я собиралась спросить про тебя.

Он вопросительно поднимает бровь.

— У меня было два партнера, — пожимаю плечами. — А как насчет тебя?

Он откидывается назад, опираясь на локоть, полотенце немного спадает, почти ничего не скрывая. Но я не позволяю своему взгляду блуждать. Ладно, может быть, немного.

— Ну, давай посмотрим…

Я ковыряю картошку фри, пока жду, когда он скажет мне число. Не то чтобы это имело значение, но мне очень любопытно.

— Слишком много. Некоторые идентифицировали себя как женщины, другие как мужчины, и небинарные персоны. И, э-э, есть некоторые, о которых я так и не удосужился спросить.

Я никогда не сомневалась, что их было много. Не думала, что это будет беспокоить меня так сильно. Я отгоняю эту мысль. Генри выглядит так, словно ждет от меня комментария, поэтому я спрашиваю:

— Какие отношения были самыми долгими?

В его глазах мелькает удивление. Возможно, мне не следовало спрашивать об этом.