Тщеславие - Виктория Лебедева (2002)

Ей же еще и года нет… Знаешь, Слава, как мне тяжело с ними? Не знаешь, слава Богу, и знать тебе не надо, ты привык быть счастливым, ты радоваться привык, и ты правильно сделал, что не связал свою жизнь со мной, я имею престранное свойство притягивать неприятности разных степеней тяжести, я сама виновата, я всегда виновата — во всем, перед собой и перед ними, и неизвестно, перед кем виноватее, перед ними или перед собой. Спасибо, Слава! Спасибо за то, что ты так часто мне снишься, ты говоришь со мной хотя бы во сне, а они… они никогда не говорят со мной, они только обвиняют, все их мысли поглотили военные действия, эта сладкая парочка — классический (даже анекдотический) вариант тещи и зятя, и если бы ты знал, Слава, как же они друг друга ненавидят! Как тебе повезло, Слава, что не пришлось тебе в жизни близко столкнуться с моей мамой. Нет, она не плохая, она — слишком активная. И Герман не плохой. Но он, напротив, чрезвычайно пассивен — несовместимые величины на одной территории, и знаешь, Слава, как я их боюсь?! Вчера мама спросила Германа, почему он не хочет есть суп, а он пробил ногой кухонную тумбочку для картошки, и у него было такое лицо, что я попрятала все самые большие ножи в темную комнату, под старые обувные коробки. Юлька перепугалась и целый час ревела белугой, и мама тоже ревела, даже громче Юльки, а потом ушла на улицу в одной кофточке и до ночи бродила вокруг дома под дождем, я за ней с плащом бегала, уговаривала вернуться, но плащ в результате оказался в луже, Юльке пришлось давать успокоительное, а Герман уехал к кому-то из родственников, я не знаю к кому, и не появлялся до следующего вечера, а когда вернулся, то был настолько пьян, что я его еле-еле до постели дотащила, он потом проспал чуть не сутки и весь ковер перепачкал… Мама ругалась, ох как она ругалась, вылавливая Герману на опохмел огурец, и ее пальцы были в маринаде, в мари…

— Надя! Надя? — Мама и Герман склонились надо мной оба, и лица их были встревоженными.

— Очнулась, слава Богу! — облегченно вздохнула мама и, ловко отвернув ворот футболки, подсунула мне градусник. А потом, предвосхищая мой вопрос, объяснила: — Врач сказал, что это грипп такой. А у тебя после родов организм ослаблен.

— И давно я так? — спросила я.

— Да нет. Это у тебя ночью началось, как заснула. Часа через два. Ты прости меня, доченька, это я виновата. Если б ты за мной по дождю не бегала, то и не простудилась бы, я…

— Мама, пожалуйста, не надо! — перебил ее Герман. — Иди к себе, я сам с ней посижу.

И мама (о чудо!) послушно вышла из комнаты. Что-то было неправильно в этой фразе. Но что? Мне послышалось? Или Герман действительно назвал тещу мамой? Быть того не может! От удивления я даже приподнялась на подушке.

— Лежи, лежи? — скомандовал Герман, опрокидывая меня обратно на кровать. — Врач велел не вставать дня три, а то осложнения будут!

Я повиновалась. А про себя подумала: «Да, ради этого стоило заболеть. Может, скандалить перестанут».

— Слушай, я и не знал, что ты такая тщеславная, — сказал мне Герман.

— Почему? — не поняла я.

— А ты, когда бредила, все время только и повторяла: слава, слава…

От этого заявления все у меня внутри похолодело. Я зажмурила глаза и сделала вид, что смертельно хочу спать. Пробормотала Герману:

— Ты иди, мне уже лучше… — И спиной к нему повернулась. Через мгновение услышала, как дверь за спиной хлопнула. «Вышел!» — подумала я с облегчением и действительно заснула.

Болела недели три с переменным успехом. Температура держалась по нескольку дней, потом падала, но через некоторое время поднималась снова, и меня общими усилиями загоняли в постель. Голова была точно ватой набита, причем не обычной стерильной, из воздушного хлопка, — это была плотная и очень-очень колючая стекловата, в детстве мы такую на стройке воровали с Максом, а потом у нас долго чесались руки, и получили мы от родителей отменнейший нагоняй.