Тщеславие - Виктория Лебедева (2002)

В результате я вынуждена была согласиться с мамиными доводами и решилась поговорить с Германом. Этот разговор дал неожиданный результат. Герман поехал в автопарк и устроился учеником — сказал, что будет троллейбусы водить, раз такое дело. А у учеников — какая зарплата! У учеников — стипендия. И обучение несколько месяцев.

В общем, к началу апреля наше материальное положение сделалось катастрофическим. Сдала я с грехом пополам экзамены за второй курс: зарубежку едва не завалила, по творчеству от мастера по шее получила, за то, что пишу мало, зачет по латыни поставили мне вообще чудом — только и помнила из всего курса, что «Homo homini lupus est»[2]. И стала по объявлениям звонить. По газете «Из рук в руки». Думала — может, кому секретарь на домашнем телефоне нужен или хоть расклейщик объявлений со свободным графиком работы. И выяснила про себя одну крайне неприятную вещь — общаться с людьми по телефону я совершенно не умела.

Наверное, это было логично. До двадцати трех лет, то есть непосредственно до своего замужества, я прекрасно жила без телефона и пользовалась сим аппаратом только в случае крайней необходимости. Привычки к телефону у меня не было. Теперь отсутствие этой (как оказалось — очень полезной) привычки выходило мне боком: пока я пыталась сформулировать потенциальным работодателям причину своего звонка, на том конце провода, утомленные моими «бэ» и «мэ», потенциальные работодатели уже успевали повесить трубку.

Я стала обзванивать знакомых. Безрезультатно. Во-первых, знакомых у меня было не очень-то много. Во-вторых, почти все они были людьми военными и ничем не могли помочь ни мне, ни Герману в трудоустройстве. На заводе тоже было глухо: весь цех по-прежнему сидел без работы, и мне велели сказать спасибо хоть за то, что я еще детские деньги получаю, ведь они-то не получали вообще никаких. И о гонорарах можно было сразу забыть, какие уж за стихи гонорары!

А на улице давно уже развернулась весна. Снег приказал долго жить, мать-и-мачехи закивали головами близ канализационных люков, заполыхала подожженная чьей-то заботливой рукой прошлогодняя трава, запахло первой зеленью и гарью, и стало тепло — совсем как летом.

Дипломатичная Юлька в один день, никого не обидев и всех нас умилив, выдала скороговоркой «папа-мама-баба» и попыталась самостоятельно пойти (пока без особого успеха).

«Па-па» получалось у Юльки нежно-нежно, она выдыхала эти звуки тихонечко, словно боясь поломать, и расплывалась в широкой и довольной улыбке, демонстрируя сторонним наблюдателям целых четыре зуба. «Ба-ба» Юлька бубнила, когда ругалась. Сдвинет свои четкие, словно нарисованные косметическим карандашом бровки и пальцем грозит: «ба-ба-ба-ба-ба». Вид у нее при этом был очень грозный. Ну а «мама»… Что «мама»? «Ма-ма» всегда сопровождалось громким и обиженным плачем и употреблялось Юлькой только тогда, когда она теряла соску, падала или дула в штаны…

Жизнь продолжалась, как ни крути, и пора было что-то в ней менять. «Эх! Чем черт не шутит!» — решила я, откопала в куче документов свой диплом радиоинженера и в очередной раз отправилась в телецентр.

Глава 14

Раскаленное майское солнце щедро проливалось с неба и дробилось на спектр в пыльных стеклах семьдесят третьего троллейбуса. Плавился воздух; плавились дерматиновые сиденья и потные пассажиры. Почему-то пахло бензином.

Я ужасно нервничала. Я вполне понимала всю беспочвенность своих надежд на это, как мне казалось, недоступное простым смертным учреждение. Я знала, что меня, вероятнее всего, даже не выслушают. Я чувствовала себя глупой мошкой, летящей на огонек, и уже физически ощущала боль в крылышках, которые обожгу через каких-нибудь двадцать-тридцать минут. А все-таки пыталась победить свой страх, не думать о плохом. И, стараясь расслабиться, разглядывала пассажиров.