Мы пили на кухне чай с абрикосовым вареньем и солеными веснушчатыми сушками и рассматривали фотографии. Коля запечатлел дуэль между Андреем и Володей на шампурах (мясо с них съедено не было); Романа, пляшущего вокруг мангала с топором — топор был высоко поднят над головой, а в волосах красовалось криво поставленное воронье перо. Был также заснят момент, когда пьяная Иришка пытается накрасить губки, и наша сладкая парочка — Наташа с Олегом — в пылу очередной своей разборки. Фотки вправду получились забавные.

В общем, посидели, посмеялись, постановили, что много пить — вредно, и разошлись, а вечером я присоединилась к Иришке и Наталье и тоже пошла на станцию проводить ребят, которые ночным поездом возвращались в Питер.

А фотографии остались при мне: сорок восемь отпечатков с плохой советской пленки «Смена», почти не цветные, кирпичного оттенка, с темными, словно обугленными треугольниками по углам, но зато смешные. Я даже купила для них небольшой альбом форматом десять на пятнадцать и стала хранить на журнальном столике около кровати, чтобы не забыть показать его своей подруге Ленке, когда она наконец-то вернется с дачи.

А шестого мая ровно в три часа дня объявился Слава с шоколадным тортом, слегка подтаявшим по случаю совсем не майской жары в двадцать пять градусов, и предлинной красной гвоздикой, стебель коей был покрыт матовым белесым налетом неизвестного происхождения, а острозубые лепестки смотрели в стороны совсем беспорядочно.

— Привет! Я тебе не помешал? Поздравляю с прошедшими и с наступающими, — очень быстро заговорил Слава, протягивая мне коробку и цветок, наискось лежащий поверх нее, — слушай, если ты сейчас не занята, то, может быть, поможешь мне вот с этими задачами по физике, а то у меня курсовая накрывается.

Я растерялась — вот уж кого не ждала, того не ждала. Но выставить его за дверь было бы слишком жестоко.

— Ну что с тобой сделаешь, заходи, раз приехал, — сказала я ему, и он преодолел наконец порог.

Появление Славы меня здорово покоробило: эти его вечные проблемы с задачами по тому и по сему, и это его окончательное невнимание: ведь знал же, знал, что я терпеть не могу гвоздики, в особенности красные, о цветах мы тоже успели поговорить неоднократно; и этот раскисший от жары торт. Во мне начала зарождаться и расти немая, холодная обида. А Слава как ни в чем не бывало скинул кроссовки в коридоре, метнул их под кресло и прошествовал в комнату, на ходу вопрошая:

— Ну, как дела? Как выходные? Чего это ты сидишь дома в такую погоду?

— Тебе-то не все равно? — огрызнулась я, но Слава, по обыкновению, пропустил мимо ушей завязку разговора, который мог бы стать для него неприятным. Он увильнул и вместо ответа потянулся к альбому на столике:

— Ой, а это что? Ничего, если я посмотрю?

И начал смотреть, не дожидаясь разрешения. Сначала хихикал и просил комментариев:

— А где это вы? А кто это? А вот это? Это вы когда? А, первого, понятно. Одноклассники, говоришь? У вас, наверное, был хороший класс, дружный. А вот у меня была настоящая лесная школа. Уже троих в тюрьму посадили, двух за воровство, а третьего — за попытку изнасилования. Половина наших парней — бандюки потенциальные, я и не общался с ними вовсе. А вы вот молодцы, уже два года прошло, а все еще собираетесь.

Но потом дошел до наших с Максом фотографий и видимо помрачнел лицом, спросил с угрожающей ноткой в голосе:

— А это еще кто? И что это вы делаете?

Я взбесилась окончательно, но старалась не подавать виду и наивно захлопала глазами на Славу:

— Это мой школьный друг Макс, а что?

— Интересно, — саркастически молвил Слава, — все твои школьные друзья лезут к тебе целоваться или только избранные?

Я снова пару раз карикатурно хлопнула ресницами:

— Ты находишь в этом что-нибудь предосудительное? И потом, я же не спрашиваю тебя, где ты и с кем, так отчего же ты требуешь отчета?