О-о. Вот он, зловещий пыл Холлингса. Мне нужно взять свой гнев под контроль. Я не могу просто срываться с катушек всякий раз, когда Айрис нужно, чтобы я сохранял спокойствие.

Она отстраняется от меня и шмыгает носом.

— Но…

Рычание в моем голосе прозвучало непреднамеренно, но я не собираюсь извиняться за то, что позволил ему вырваться наружу.

— Никаких «но». Я не собираюсь сидеть здесь и слушать, как ты плохо говоришь о себе.

Слезы бегут по ее щекам, водянистые жемчужины прилипают к ресницам. Из нее вырывается крошечный всхлип, и она пытается отстраниться от меня, но я удерживаю ее на месте. Я вытираю большим пальцем влажное место под ее глазом, а затем нежно провожу им по темным кругам.

— Айрис, ты доверяешь мне? — ласково спрашиваю я.

Она кивает, но унылое выражение ее лица заставляет мое сердце чувствовать себя так, словно оно раскололось пополам.

— Разденься для меня.

Хмурый взгляд подчеркивает изгиб ее бровей.

— Что?

— Ты мне доверяешь? — повторяю я, лишая свой голос естественной грубости.

Она колеблется секунду, но затем начинает снимать одежду, пока не остается только ее потрясающее, обнаженное тело. Все в ней идеально, вплоть до подстриженного треугольника волос прямо над самой сладкой киской, которую я когда-либо пробовал. Один только вид ее тела заставляет мое тело напрячься, а удовольствие разгорается в глубине живота.

Она закрывает грудь руками, глядя куда угодно, только не в мои глаза. Я встаю с кровати, затем сбрасываю боксеры, чтобы мы были в равных условиях.

Я опускаюсь перед ней на колени и кладу руки ей на талию.

— Скажи мне, какие части твоего тела тебе не нравятся, — приказываю я, глядя на нее сверху, наблюдая, как любопытство затмевает ее выражение лица.

— Хейз, я не собираюсь…

— Скажи мне, какие части твоего тела тебе не нравятся.

Она на мгновение замолкает, но потом ее губы начинают шевелиться.

— Мне… мне не нравятся мои растяжки, — говорит она, слегка шаркая ногами, все еще прижимая руки к груди.

Я провожу рукой по ее бедрам, отмечая рельефную текстуру шрамов, позволяя своему пальцу блуждать по каждой отдельной веточке молнии. Мои губы путешествуют по отметинам, и я оставляю несколько поцелуев на ее безупречной коже.

— Твои растяжки прекрасны. Твое тело должно было приспособиться к изменениям в весе и росте, и я думаю, что это очень удивительно. Шрамы — это напоминание о том, что мы пережили, но также и напоминание о том, что мы преодолели.

— Они все еще неровные и красные. Они бросаются в глаза.

— Они не бросаются в глаза, Айрис. Это ты бросаешься в глаза. Все в тебе завораживает. Ты оказываешь на людей такое влияние, которое я не могу объяснить. Ты освещаешь каждую комнату, в которую входишь. Словно все эмоции, которые ты испытываешь, распространяются на людей. Когда ты счастлива, это заразительно. А когда ты грустишь, я чувствую это в своем сердце. Так что когда люди смотрят на тебя, они не осуждают тебя, хорошо? Они завидуют.

Я понятия не имею, уменьшает ли что-то из этого ее беспокойство. Надеюсь, что да. Надеюсь, я смогу забрать часть ее боли. Она делает паузу, чтобы мои сомнения улеглись, но затем выдыхает и сжимает губы.

Следующие слова даются ей с трудом.

— Мой… живот. Мне не нравится мой живот.

Когда она проводит рукой по этому месту, я осторожно отвожу ее в сторону. Я покрываю поцелуями весь ее живот, чувствуя, как она вздрагивает под моими губами.

— Мне нравится твой живот.

— Он не плоский, — вклинивается она.

— Думаешь, меня волнует, плоский ли он?

Я опережаю ее с ответом, облизывая пирсинг, и опускаю руки вниз, чтобы остановить дрожь в ее ногах.

— У тебя мягкий живот. Это все. Тебе нужно есть. Ты должна потреблять не менее двух тысяч калорий каждый день. Мне все равно, откуда эти калории. Если ты хочешь наесться куриных наггетсов, я куплю тебе все до последнего пакетика.