Дар любви - Мэдлин Бейкер

— Ничего, мальчик. — Засовывая револьвер в кобуру, Уэст выпустил руку Крида. — Но Джек прав. Тебя ведь ударили только один раз.

Не обращая внимания на Морта и остальных, шатающийся Крид глубоко дышал, стараясь унять боль. Промокнув кровь рукавом рубашки, он попробовал дотронуться до носа. Сайески так и не смог его сломать.

В тюрьму они прибыли в полдень. Криду это место было знакомо. Однажды ему пришлось сидеть в тюрьме, и к нему в камеру поместили парня, который до того отбывал срок в Кэнон-сити. Построенная самими заключенными, тюрьма состояла из главного здания на тридцать девять камер, расположенных в три яруса, с крышей, покрытой оцинкованным железом, и с полами, выложенными кирпичом для пожарной безопасности. К главному зданию примыкали пекарни, кухни и казармы охраны. Вся территория была огорожена массивной каменной стеной. Помимо внутренних повседневных работ на заключенных возлагалось добывание камня или изготовление кирпича, из которого выстроили почти весь тюремный городок.

Через час после прибытия Крида затолкали в одну самых маленьких и мрачных камер. Его ознакомили тюремными правилами, а на случай, если он забудет их содержание, на стене каменного мешка рядом с отрывками из Библии повесили экземпляр этого сочинения. Например, здесь поддерживался режим молчания: разговоры разрешались только за пределами тюремного корпуса, да и то не на отвлеченные темы, а только по поводу выполняемой работы. От него требовалось убирать камеру сразу же после побудки. Одеяла следовало складывать в головах железной койки. Мусор выметать в общий коридор и выносить ночной горшок. Письма получали по воскресеньям, но писать их разрешалось не более одного в месяц.

«Письма, — подумал он грустно. — Мне некому писать. И никто не напишет мне… за исключением, может быть, Джесси». Но и на нее надежда очень слаба. Ведь он заставил ее пообещать начать новую жизнь и забыть о нем.

Теперь он сам пытался забыть ее и надеялся, что она поступит точно так же.

Всю вторую половину дня он прошагал из угла в угол, молча проклиная тюремную одежду, в которую его вырядили. Он всегда носил сшитые на заказ рубашку и сапоги, а не такую, натиравшую кожу, грубую холщовую робу и уж, конечно, не тесные и жесткие черные ботинки.

Неделю его не выпускали из камеры, и он беспокойно мерил ее шагами. Единственным развлечением стали завтраки, обеды и ужины, когда ему дозволялось выйти из камеры и взять тарелку с большого стола, стоявшего в проходе. Он ненавидел прием пищи по часам и охранников, отпиравших камеру, ненавидел за их отношение к себе, как к дрессированному животному: при первом ударе колокола он должен был выйти из камеры одновременно со всеми другими заключенными, сложить за спиной руки и смотреть налево. При втором ударе колокола — встать в очередь, шедшую вокруг стола, взять себе тарелку с едой и вернуться в камеру. И все это, не произнося ни слова.

Еды давали достаточно много, но без особых излишеств: хлеб, мясо и кофе на завтрак; капустный суп с картошкой, бобы или горох, рис или кукурузу с мясом и хлеб на обед; каша с патокой и жидкий кофе на ужин.

А ему так хотелось съесть толстый бифштекс со свежими овощами и фруктами. И чего-нибудь сладкого. Он согласился бы на яблочный пирог или шоколадный торт, жареную курятину, клецки… И на сладкие розовые губки.

«Боже, — подумал он с ужасом, — двадцать лет есть эти помои. Двадцать лет без женщины. Двадцать лет взаперти за решеткой».

Глава ДВЕНАДЦАТАЯ

Джесси тяжело вздохнула, массируя рукой поясницу. Вот уже месяц она работала в пансионе миссис Веллингтон. Каждый день стелила постели, убирала комнаты, выносила помои и ночные горшки, протирала мебель. Раз в неделю стирала и гладила простыни, переворачивала и выбивала матрасы, мыла полы и окна, накрывала на стол к завтракам, обедам и ужинам и перемывала после них всю посуду. Ей никогда в жизни не приходилось выполнять так много тяжелой работы.