Несколько секунд, тянущимися для меня целую вечность, он смотрел на точную копию своего лица, изображенного на огромном холсте, и ничего не говорил. А когда вышел из рассеянного ступора, повернул голову и с неописуемыми эмоциями посмотрел на меня.

— Боже, я сейчас расплачусь! — всхлипнула тетя Таня, а дядя Паша обнял ее за плечи и потихоньку вывел из зала галереи, забрав за собой дочек и даже Аглаю Алексеевну.

Взгляд Ника постепенно прояснялся, наполняясь теплом и безграничной нежностью. Я ответила ему робкой улыбкой, полной покаяния. Один из лучших моментов в моей жизни. Это даже круче, чем поцелуй. Но это не точно.

Я вдруг кое-что вспомнила и, став хмурой, ткнула указательным пальцем в грудь Ника, разоблачительно выпалив:

— Ты — фэбээровец!

Глава 19. Никита

Я потряс головой, чтобы вернуть способность мыслить. Марьяна смотрела внимательно на меня, словно бросая вызов. Я его принял и протянул ей руку, ладонью вверх. Ее ладонь, испачканная углем и тушью, легла в мою.

— Пойдем со мной, — во мне забрезжила надежда, что она меня не просто вычислила, а вспомнила.

Марьяна доверчиво кивнула, и мы спустились вниз. Я еще раз оглянулся на свой портрет, не понимая, как она это сделала. Каким безмерным талантом нужно обладать, чтобы нарисовать такое за ночь? У меня в голове не укладывалось, как творческие люди могут отключаться, выпадать из реальности и забывать обо всем. А самое главное — о людях, которым ты не безразличен. Я укрепился в мысли, что ругать ее за безответственность совершенно бесполезно. Она, как чертов ребенок, даже не понимала, что натворила. Я свихнулся на хрен, переживая за нее, а она меня рисовала!

Я тихо усмехнулся, представляя сколько всего она еще выкинет и осознавая свое самоубийственное согласие все это ей прощать.

Наставница Марьяны с воодушевлением занялась портретом, обещая закрепить каждую из частей на подрамник, даже спросила разрешение вывесить портрет в выставочном зале. Честно говоря, я испытывал противоречивые чувства по поводу того, что мое лицо теперь будет висеть на стене самой помпезной художественной галереи города.

Даниловы без проблем отпустили свою подопечную вместе со мной. Мне льстило их доверие. Она при них включила звук на телефоне, я тоже обещал быть на связи. Мы сели в Солярис. Я завел мотор, но не тронулся с места. Бессонная ночь оставила меня без сил. Я потер лицо и устало вздохнул.

— Прости меня, — ее виноватые глаза глядели на меня так, что сердце сжималось. — Я такая идиотка…

— Забей, — с очередным вздохом ответил я.

Она моргнула и опустила глаза, уставившись на свои черные пальцы. Я открыл бардачок в поисках влажных салфеток, и ей на колени нечаянно выпала раскрытая пачка презервативов, когда-то забытая Егором. Странно, что дед до сих пор ее не выложил.

— Намек поняла, — ее лукавый взгляд вызвал у меня улыбку.

Я нашел салфетки, а резинки бросил обратно в бардачок.

— Уберем это к чертовой бабушке.

Марьяна уставилась на меня. В ее взгляде что-то промелькнуло, она распахнула глаза еще шире:

— Ты уже говорил это!

Я кивнул. Сердце, и так работавшее на износ из-за сегодняшних качелей, встрепенулось от радости за еще один пройденный маленький шажок.

— Что еще ты помнишь?

— Я… — она пожала плечами. — Почти ничего, извини.

— Ладно, — вздохнул я, стараясь заткнуть поглубже свое разочарование. — Погнали.

Мы ехали молча, я включил тихую музыку, ожидая, что Василевская опять уснет по дороге, но она сначала оттирала пальцы, а потом просто сидела и смотрела на меня. Я взял ее за руку и крепко сжал. В конце концов, я был рад, что с ней все в порядке. Черт с ними с нервами, она рядом, она блин меня нарисовала! Я боялся обольщаться по поводу того, что это значит, ссылался на то, что она слишком часто рассматривала мое лицо. Но внутренний голос с интонацией Егора все время повторял: «Спроси ее! Спроси!»