Как бы то ни было, Эдвард жизнью наслаждался. Он все еще испытывал чувство влюбленности в Елизавету. Да, с его стороны уже имели место легкие измены, но, как представлялось, эти инциденты никого не задевали. Елизавета никоим образом ими не интересовалась. Король задавал себе вопрос, слышала ли она курсирующие сплетни, ведь ему доводилось довольно нескромно вести себя с той или иной придворной дамой. Интрижка продолжалась неделю, после чего Эдвард опять жаждал холодного и отстраненного очарования Елизаветы.

Эдвард обнаружил, что совершенно не желает портить взаимоотношения с королевой и что страдает от угрызений совести, либо же от тяжести на сердце. Если Елизавета знала, а он полагал, молодая женщина вполне могла, ибо мало явлений способно было ускользнуть от этого холодного прикрываемого веками взгляда, то не подавала и вида. Когда Эдвард начинал бормотать извинения за свое отсутствие, Елизавета легко от них отмахивалась.

'Я прекрасно понимаю, у вас всегда будут возникать проблемы, отрывающие от меня. Мне никогда не забыть, - Вы - наш король'.

После подобных слов Эдвард воспламенялся к ней еще большей любовью. Никаких упреков! Елизавета дарила ему исключительно хладнокровное и спокойное понимание.

С королевой часто проводила время ее матушка. Жакетта нравилась Эдварду. С тех пор, как она оказалась столь полезной в день заключения брака, между тещей и зятем установилась особая дружба. Люди могли утверждать, именно чары заставили его так сконцентрировать внимание на Елизавете, что король, в конце концов, на ней женился. Эдварду было все равно. Если все чародейки похожи на Жакетту, то в государстве они ему пригодятся.

Появились хорошие вести о взятом в плен на севере страны короле Генри. Какое-то время он скрывался, влача дни в страхе перед пленом и, как слышал Эдвард, останавливаясь иногда в монастырях. Такую жизнь Генри должен был считать наиболее для себя подходящей. Уорвик видел, как бывшего монарха привезли в Лондон захватившие того люди. Дабы горожанам стала ясна глубина падения Ланкастера, в момент приближения к Тауэру ему связали ноги кожанами ремнями и закрепили их под животом лошади. В таком виде Генри и передали в руки его теперешних надзирателей.

Эдвард радовался. Причиной служило не только пленение Генри, но и поступки Уорвика, доказывающие, - он продолжает быть тем же сильным и надежным сторонником короля из династии Йорков.

Разумеется, от смерти Генри, у всех бы камень с плеч упал, но, чтобы не превратить того в мученика, торопить уход не следовало. Генри стал бы идеальным кандидатом в страдальцы для каждого богомольца. На севере государства некоторые даже были убеждены в его святости. Более того, после кончины прежнего короля, на руках у сторонников остался бы сын умершего.

'Пусть жизнь движется своим чередом', - посоветовал Уорвик. И прибавил, серьезно глядя на Эдварда: 'У нее есть обыкновение создавать для этого правильное стечение обстоятельств'.

Мозг Уорвика напряженно работал. Он отступил на старые позиции главного советника, притворился, что принял нынешнюю королеву. В действительности же граф ее ненавидел. Не потому, что, женившись на Елизавете, Эдвард унизил его таким образом, который гордый вельможа никогда не простит. Уорвик мог наблюдать, как с каждым годом семья Вудвиллов приобретала все более весомое значение. До последнего времени первой семьей в королевстве являлся род Невиллов, и этого граф добился лично. Почему бы делам не обстоять именно так? Кто посадил на трон Эдварда? Не нужно ли и Создателю королей получить что-то для своих родных?

И если эти выскочки Вудвиллы потеснят близких графа, смириться и стерпеть подобное будет невозможно.