Язычники - Шеридан Энн

Жасмин насмехается над моим небрежным использованием слова ‘вечеринка’, и она права в этом. То, что мы только что пережили, было чем угодно, только не вечеринкой. Это был ад в человеческом обличье.

Мы поднимаемся в мою квартиру, и после того, как я несколько раз дергаю ручку и обнаруживаю, что дверь заперта, меня захлестывает опустошение, но я отказываюсь поворачивать назад. Я делаю шаг назад, и точно так же, как Роман сделал в доме нового дилера и в собственности своего дяди, которая должна была принадлежать ему, я ударяю ногой в дверь.

Моя попытка далеко не так впечатляюща, как у Романа, но она приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы мы с Жасмин могли протиснуться в нее своими телами и открыть ее до конца.

Мы заходим в мою квартиру, и я быстро вскидываю голову, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что мы не ворвались к перепуганной семье, но все выглядит по-прежнему. Мой старый дерьмовый диван, моя покосившаяся гравюра на холсте на стене, даже мой пустой холодильник.

Час спустя мы обе приняли душ, оделись и наелись после того, как я нашла двадцатидолларовую купюру, спрятанную между диванными подушками. Наши ошейники все еще плотно облегают наши шеи, и, хотя мой неудобен, я знаю, что ошейник Жасмин, должно быть, доставляет ей массу неприятностей. В какой-то момент нам придется разработать план. Как связаться с ее семьей, как снять эти ошейники и как вернуть меня туда, где мое место. Это место больше не похоже на дом.

Мы сидим вместе на моем старом диване, оба погруженные в свои мысли, и хотя я поняла, что такие вещи, как сегодняшняя ночь, обычны в темном мире братьев, я даже представить себе не могу, что творится в голове Жасмин.

Проходят часы, пока каждая из нас пялится на пустую стену, где раньше стоял мой хороший телевизор, пока мой отец его не украл, и ни одна из нас не может избавиться от ужасных мыслей, не позволяющих нам уснуть.

— Можешь занять мою кровать, если хочешь, — говорю я ей, чертовски хорошо зная, что буду сидеть на том же месте, пока не удостоверюсь, что братья живы и придут за мной.

— Нет, все в порядке, — говорит она, выглядя совершенно измученной. — Это твоя кровать, ты должна…

ВЗРЫВ.

Моя дверь распахивается, ручка врезается прямо в гипсокартон, прежде чем отскакивает и цепляется за тяжелый ботинок.

Жасмин кричит, когда мои глаза расширяются от страха, останавливаясь на лице, которое преследовало меня всю мою гребаную жизнь.

Мой отец.

Он вальяжно стоит в дверном проеме, его грязный взгляд прикован к моему, а я медленно качаю головой, не в силах поверить, что он здесь прямо сейчас. Парни выпустили его в лес к волкам. Он должен был быть мертв.

Мое сердце колотится, когда я смотрю на него. У него костыль под мышкой, он еле держится на ногах после того, как я прострелила ему коленную чашечку. Толстые красные отметины покрывают его руки и ноги, и я не сомневаюсь, что они принадлежат волкам, но как он выжил? Эти волки — прирожденные охотники. Это не должно быть возможно… Если только их не отозвали или не проинструктировали играть только со своей едой.

ЧЕРТ.

Я встаю, и начинаю пятиться, когда он переступает порог моей маленькой квартиры. Жасмин хнычет на диване, ее глаза бегают взад-вперед, пока она пытается понять, что, черт возьми, происходит, страх быть снова похищенной ясно читается на ее покрытом синяками лице.

Мой отец прихрамывает, волоча ногу за собой, когда захлопывает дверь, и этот звук эхом разносится по всему жилому комплексу. Его губы растягиваются в отвратительной ухмылке, и когда он вытаскивает старый ржавый нож из-за пояса штанов и крадется за мной по квартире, я без сомнения знаю, что он жаждет мести.

Только один из нас выберется отсюда живым, и после того дерьма, через которое я прошла сегодня вечером, этому ублюдку придется постараться, блядь, сделать это, потому что эта сука не в настроении.