Бог Ярости - Рина Кент

Но больше всего я ненавижу то, что я сказал, потому что был в ярости.

Я никогда не видел Николая таким злым, как в тот момент, когда он ударил меня по лицу, а затем повалил на пол.

Он смотрел на меня так, словно я был вредителем, которого он хотел раздавить своим ботинком. Переход от флирта, лизания кожи к откровенному насилию заставил меня вздрогнуть.

Потом я понял, что, возможно, он подумал, будто я сказал, что он отвратителен из-за того, что гей.

На самом деле я имел в виду не это.

Для меня никогда не имело значения, натурал человек, гей или кто-то еще. Черт, дедушки Илая, Крея и Реми — самые старые геи, которых я знаю, и я всегда находил их препирательства с дедушкой Джонатаном забавными.

Я ничего не имею против геев. Но правда остается правдой: я натурал. Я могу быть только натуралом.

Я сказал, что Николай отвратителен, потому что он продолжал прикасаться ко мне, когда я неоднократно просил его не делать этого.

Потому что я чувствовал себя странно, как в огне, и совершенно не в своей тарелке.

А еще потому, что он без труда смог вырвать из моих рук контроль и разорвать его в клочья, как будто его и не было.

В этот раз он явно понял намек, так что… нет худа без добра, я думаю.

Я пристально смотрю на экран, затем выключаю его, бросаю телефон в карман и беру палитру и кисть, а затем делаю еще несколько мазков красным. Я даже не люблю красный. Я поклонник холодных цветов, синего и зеленого.

Но сейчас я не могу удержаться от мазков желтого с красным, рождая оранжевый. Горячий, огненный.

Дикий.

Такой чертовски дикий и все то, чем я не являюсь.

Искусство всегда было моим проклятием и спасением. Я понятия не имею, кем бы, черт возьми, я был без набросков и мазков на чистом холсте, но в то же время то, до какой степени это может дойти, пугает меня до чертиков.

Когда мне было два года, я рисовал маленькие звездочки везде, куда мог дотянуться. На полу, на стенах маминой косметикой. На лбу, груди и спине Лэндона, пока мы хихикали и прятались от родителей.

Потом эти звезды превратились в эскизы нашей семьи, маленьких собак и милейших кошек. Теперь мой художественный стиль остановился на пейзажах. Цветы. Деревья. Моря. Сады.

Фауна.

Это далеко не пейзаж, — шепчет мой мозг, выходя из себя, но я не могу остановиться.

Если я остановлюсь, у меня не останется другого способа справиться с ситуацией. Придется прибегнуть к очистке вен от этих чернил.

Опять.

Ты уверен, что видеть конечный результат этого безопаснее, чем очищение?

Моя рука зависает в воздухе.

Дверь открывается, и я вздрагиваю, сердце колотится в груди.

Черт. Я забыл запереть дверь.

Входит Лэн, совершенно невозмутимый, комфортно чувствующий себя в своей шкуре. Несмотря на то, что он ублюдок, в котором нет ни одной человечной косточки, меня охватывает отстраненное чувство комфорта, когда мы оказываемся в одной комнате.

Печальная правда заключается в том, что, видя лицо Лэна, я вижу только свое спокойное лицо.

Мы однояйцевые близнецы, но Лэн немного мускулистее меня. Его глаза также более злые, а на лице эта постоянная вызывающая ухмылка.

Несмотря на одинаковую внешность, мы совершенно разные. У него клинический диагноз — нарциссическое и антисоциальное расстройство личности.

А у меня диагноз «в полной заднице».

Он — очаровательный близнец, тот, к кому приковано всеобщее внимание, суперзвезда семьи Кинг и гений современного искусства.

Он — это все, что объединяется в одно высшее существование.

Всю свою жизнь я наблюдал, как он взмывает в небо, а я остаюсь под землей.

Я мысленно качаю головой. Сегодня я этого делать не буду.

— Что ты здесь делаешь? — осторожно спрашиваю я. Не секрет, что у нас с Лэном не самые лучшие отношения. Это случилось, когда человек, о котором я всегда заботился, пометил меня в своих контактах как «Запчасть».