Птица с перебитыми крыльями - Левон Адян (2020)

— Кто знает, — снова заговорил отец, — может, если бы сёстры не завербовались, а я не приехал к ним в Сумгаит, жизнь у меня сложилась бы иначе. Я с четвёртого класса печатал в газетах корреспонденции, стихи свои. Однажды написал в пионерскую газету, что хочу стать героем, да не знаю, как стать им в мирное время. Письмо моё напечатали, а потом ещё четыре-пять месяцев печатались отклики. Десятки людей, взрослые и дети, обращались ко мне через газету, давали советы. Даже участвовал в четвёртом съезде юных корреспондентов республики. Представляешь, ученик пятого класса — делегат республиканского съезда в Баку. Столько писем получал от разных редакций…

— Бабушка бережёт эти письма, — сказал я. — Раскладывает по порядку и держит в сундуке.

Отец посмотрел на меня, глаза его сразу повлажнели, однако ж он сдержался.

— Нет на свете никого дороже родителей, — наконец выдавил он срывающимся голосом. — И никто на свете их не заменит. Никто… Я в долгу перед ними, не выполнил того, что намечал, силёнок не хватило. Виданное ли это дело, поднять на ноги восьмерых и на старости лет очутиться в одиночестве? Ни в какие ворота не лезет. Вспомню, как они жили, сердце от боли сжимается.

Он тяжело поднялся с места и прошёл на балкон. Долго простоял, вернулся хмурый и, усевшись за стол, сказал:

— Когда я приехал в Сумгаит, здание центральной почты только-только начали строить. Посмотри, что отсюда видно. Горком с горисполкомом, огромный клуб завода синтетического каучука, ваша школа, соседние кварталы, доходящие до самого моря, — всего этого не было, мы их позже подняли. Нет здесь ни одного дома, где не остались бы следы моих рук. Чего я только не делал, был и каменотёсом, и плотником, и штукатуром. Такую красоту построили, не город, а куколка. Народ сюда съехался из всех азербайджанских районов. Сейчас более двухсот тысяч душ здесь живёт, а раньше, — отец покачал головой, — раньше тут, кроме песков, бурана да пурги, ничего не видели. И когда сёстры мои приехали сюда, вообще ничего не было. Сотня с лишним длинных дощатых бараков, об удобствах и толковать смешно. Одна колонка на несколько бараков да нескончаемые очереди за водой и для стольких же бараков длинная каменная уборная. И тысячи совсем юных парней и девушек, армян из Карабаха, без ухода, без пригляда, привезённых по вербовке. Армян было до того много, что для них открыли вечерние школы и библиотеку. Позже всё это позакрывали, библиотечные книги тысячами валялись на свалке, мы с товарищем, он был из нашего района, крановщик с трубопрокатного завода, сейчас он в Ереване, зовут Илья, в милиции служит, — так вот, пошли мы на свалку и насобирали себе довольно много книг. — Отец встал и снял с книжной полки томик. — Вот этот сборник туманяновских стихов я там и подобрал, на свалке.

— А почему ты бросил писать? — спросил я, понимая, что этот вопрос долгие годы мучит его самого.

— Чтобы стать писателем, много чего нужно, — сказал отец с улыбкой, в которой читалась грусть. — Писателем станет лишь тот, кому есть что сказать, нечто важное и существенное, кто видит и чувствует нечто такое, чего другие не видят и не чувствуют. Нужен запас жизненных впечатлений и высокая культура, которой не овладеть без образования. Сам посуди, какая у меня культура. За плечами только средняя школа, хотя оценки я всегда получал хорошие. У родителей не было возможности дать мне образование. Я не смог бы дальше учиться, потому что некому было послать мне хоть копейку. Куда уж в таком положении продолжать учиться? Потому и уехал к сестре в Сумгаит, стал строителем. Вот они, мои произведения, — и отец с горечью обвёл взглядом стоящие бок о бок красивые здания.

— Ах, мил-человек, — вмешалась мать, — и тебя жаль, и ребёнка нашего жаль, не надрывай ты себе душу.

— Да что я такого говорю? — стал оправдываться отец. — Принеси-ка чаю, чаю попьём. Завтра схожу позову Аббаса. Два раза встречал его, говорит, как Лео приедет, позови, хочется его повидать.