Птица с перебитыми крыльями - Левон Адян (2020)

— Жаль, никто этого не ценит. Москва не ценила прежде и нынче не ценит вековую преданность и верность армян. — Он умолк ненадолго и с горечью добавил: — Будь я владетелем Карабаха, поставил бы в его центре высоченный обелиск и высек бы громадными буквами: «В память всех тех, кто погиб и погибнет во имя Карабаха».

— Перестань, не мути ребёнку душу! — перебила его возмущённая мама. — Тысячу раз мы всё это слышали, а проку никакого. Так что смени тему.

— Будь по-твоему, — согласился отец. — Меняем тему. Перечитал я недавно рассказ «Гикор». Знаешь, к какому пришёл заключению, что подумал? Из всех наших классиков мы больше всего любим Туманяна. Все вещи светлого этого человека, будь то стихи или проза, истекают из нашего сердца. Знаешь, почему пришёлся всем по душе «Гикор»? Потому что все мы, когда маленькие, — Гикоры, а когда повзрослеем — его отец Амбо. Мой отец, иными словами, твой дед Воскан, — вылитый Амбо, наивный, жалкий, вечно понурый, охваченный тяжкими думами. Всю жизнь отдал колхозу, горемыка, и не видел за всю свою жизнь ни единого хорошего дня. Исаакян будто бы про него написал: «Ах, наше сердце горечью объято, не видели мы радости совсем». А как его увидишь, коли государство, которое зовётся родным, сдирало с крестьянина три шкуры: держать корову не дают, а план на масло — вот он, овец нет, а план на шерсть есть, коз нету, план на козий мех изволь выполнить, кур у тебя нету, зато план на яйца спущен, приусадебный участок по четыре раза в год измеряли, не дай Бог лишний метр — штраф, а на плодовые деревья — налог. Это в какой же нужде должен человек оказаться, чтобы позволить завербоваться в Сумгаит дочкам четырнадцати и пятнадцати лет. А мы, голодные и голые, с красными галстуками на шее, маршировали с песней под горны и барабаны: широка страна моя родная. Пели и верили, что на свете и впрямь нету другой такой страны, где человеку так вольно дышится. Маршировали мы по деревне, примостившейся в далёких горах, горланили песню и верили, что счастливую жизнь дал нам товарищ Сталин. А ведь это Сталин устроил нам страшную жизнь. Он и ещё Ленин. Одним из первых ленинских указов в восемнадцатом году был указ о создании концлагерей.

— Вот человек! — осадила его мама. — Да поговори ты о чём-нибудь интересном, тост какой-никакой произнеси.

— Так и быть, выпьем за товарища Сталина.

Я обнял отца, поцеловал его в щёку. Мне было приятно слушать его, хотя всё, что он говорил, он не раз уже повторял.

— Так его и растак, этого Сталина, ненавидящего нас, — подняв рюмку, провозгласил отец. — За родителей надобно пить первым долгом, а не в порядке одолжения, мол, пока не забыли. Выпьем же за моих родителей. Отец у меня святой, что твой Христос, а мать — как Мария-Богородица. И за твоих родителей, жёнушка, упокой Господь их душу. И за двух наших дочек, они, по счастью, сами уже стали родительницами. Пускай мы во всём себе отказывали, но дали им обеим образование. Дерево своими плодами богато, ну а человек — детьми. Хорошее дитя — оно, что весенний цветок и осенний плод, и глаз родителям радует, и сердце утешает. А заодно с ними всеми и за наше здоровье, потому как и мы тоже родители. Лео-джан, выпей, дорогой. Как сказал тебе Гурунц, женись. И тогда поймёшь, каково быть родителем. Знаешь, что на свете лучше всего? Когда сидят отец с сыном и пируют от души.

Мы выпили, отец долго смотрел на бутылку, потом повернулся к маме:

— Вообрази, ты была права. Коньяк хоть и не фиалками пахнет, но чем-то очень приятным.

Мама засмеялась и пошла на кухню.