Птица с перебитыми крыльями - Левон Адян (2020)

— Ну, коли так, и я спою, — решилась Араксия и тут же запела, потряхивая головой:

Ночь лунная, сна нету никакого.

Иной решит, что у меня нет крова,

Ах, кров есть, ах, у меня есть кров.

Араксия глубоко вздохнула, прикрыла веки и затянула дальше, всё так же потряхивая головой:

Как все, живу я под защитой крова,

Да нет со мною друга любимого,

Ах, любви и счастья нет.

Внезапно прослезившись, она вытерла глаза ладонью и, смеясь сквозь слёзы, показала мужу растопыренную пятерню, знак проклятия — пропади ты пропадом, суженый мой.

Рена смотрела на это, забавляясь.

— Гори всё огнём, — пьяный, глаза на мокром месте, прохрипел Саргис. — Не останусь я тут.

— Пошевеливайся, поезд «Москва — Баку» в Худате прилично стоит, успеешь, есть ещё время, — засмеялась Араксия. — Ступай, споёшь один-два куплета, бесплатно довезут.

Роберт тоже спел, его песня была трогательной, а последние слова он сочинил самолично. «До чего хороший день, — протянул он на мотив какой-то песни, — лучше не бывает».

Чем дальше, тем ощутимей становилась ночная прохлада.

— Простынешь, иди-ка в дом, — сказал я Рене с безмерной нежностью. — Араксия, проводите её, пожалуйста, в комнату.

— Как не проводить? — хозяйка с готовностью вскочила, точь-в-точь юная девушка, и подхватила Рену под руку: — Пошли!

Роберт по новой наполнил рюмки.

Саргис опять спел, теперь уже на родном своём наречии: «Красная тучка там, на горе, медленно почернела, красная нынче наша судьба завтра, глядь, почернела, — пел Саргис, покачивая головой. — Нынче ты молод, а завтра стар, вот какая недоля, сон ли ты видишь средь бела дня, сон этот полон боли».

Мы сидели уже довольно долго, мне очень хотелось к Рене, но бросать Роберта было как-то неловко.

— Вы молодые, а я состарился, — задумчиво изрёк Саргис. — Задолжал я своему селу. Оно меня на свет явило, вскормило, вырастило, а я ничего для него не сделал, — и, снова вытянув шею, запел: — «Тебе уже сорок, Саят-Нова, и смерть с тобою бок о бок». — Пропел и заплакал. А взяв себя в руки, спокойно, но, пожалуй, участливо и снисходительно добавил: — Раздетых, голодных, отец-то на фронте пропал, угнали нас, трёх братьев, в чужие края, на вербовку — строить Сумгаит, и ничего нам не осталось, разве что тосковать по горам нашим да ущельям. Нет в Сумгаите дома, где я не поработал, — штукатурил, облицовывал, со счёту собьёшься, сколько всякого разного сделал, соорудил. Да кто ж это ценит? Некому ценить…

Спать Саргису с Робертом предстояло в одной комнате. В конце концов я оставил их под ореховым деревом за беседой и направился к Рене.

Свет был погашен, но Рена не спала. Полулёжа в отсветах экрана в ночной рубашке на белоснежной постели и откинув голову на спинку кровати, она смотрела телевизор. Я заметил — моя постель в смежной комнате тоже расстелена.

— Ещё не спишь? — осведомился я с любовью и неизмеримой заботой, запер дверь и, небрежно бросив пиджак на диван, подошёл к ней.

Оконная створка была открыта, явственно слышался неровный глухой рокот моря. Я опустился перед Реной на колени, как перед иконой.

Сердце билось встревоженно, беспокойно.

— Знала бы ты, как идёт кулон к изумительной твоей шее…