Невеста тирана - Лика Семенова (2023)

Лимоз еще никогда не казался настолько красивым. Даже нищие кварталы, по которым проезжал экипаж, будто умылись розоватым утренним светом, преобразились, задышали. Нянька Теофила иногда говорила, что Безликий бог порой так наказывает: позволяет что-то, наконец, узреть или понять, чтобы тут же отобрать. Наказывает тех, кто слеп и неблагодарен.

Джулия снова и снова видела перед глазами Теофилу с зажатым в руке узелком. Ее решительно сжатые губы, зареванное красное лицо. Джулия многое бы отдала, чтобы нянька могла поехать вместе с ней. Какая бы это была радость, какое облегчение. Но это было невозможно. Теперь главное, чтобы Амато не обозлился на Теофилу, оставил в покое.

Джулия оторвалась от окна, погладила Лапушку. Зверек успокоился, пригрелся и безмятежно посапывал на коленях, прикрыв глаза. Но огромные уши стояли торчком, порой подрагивали. Даже во сне Лапа никогда не терял бдительность. И внутри сжалось. Тот краткий миг, когда брат выхватил Лапу из ее рук, едва не оборвал сердце. Джулия не смогла бы это пережить. Лапушка оказался бы последней каплей. Значение этой утраты сложно было бы описать.

Когда-то она прочла одного философа, который рассказывал о правившем в стародавние времена короле. Тот потерял любимую жену, но в скорби не пролил ни слезы, сохраняя королевское достоинство. Потом потерял сына, но тоже стойко перенес свое горе. Потом лишился дочери. Но когда умерла собака, единственное любимое существо, которое у него осталось, король ослеп от рыданий, оплакивая все свои утраты.

Если бы брат лишил Джулию Лапушки, этот отъезд оказался бы невыносим. И поступок Соврано отозвался в груди странным непрошеным теплом. Почему он это сделал? Ведь не мог же он разглядеть, сколько этот зверек значил для нее. Впрочем, это было не важно.

Экипаж с трудом протолкался через Винные ворота в череде других экипажей, телег и пеших, выкатил на Большой тракт и стал набирать скорость. Лошадей пустили в галоп, карета жестко тряслась на ухабах, скрипели кожаные ремни. Джулия вдруг переложила Лапу на сиденье рядом и в каком-то отчаянном порыве высунулась в окно, обернулась на город, глядя на облизанные утренним солнцем круглые розоватые башни. Дорога спускалась с зеленого холма, и стены Лимоза уже исчезали за частоколом кипарисов. Увидит ли она их еще раз? И тут сердце так невыносимо защемило, что полились слезы.

Она отпрянула от окна, закрыла лицо ладонями и долго сидела, ощущая, как все тело пробирает дорожная тряска. Соврано торопился так, будто за ним гнались бесы, и ему, конному, было все равно, что Джулия и Альба тряслись на кочках, словно мешки с орехами. Конечно, все равно. Но сейчас хотелось, чтобы дорога уморила до изнеможения, чтобы усталость забрала страхи, которые терзали сердце.

Марена так и не вышла проститься.

Эта мысль нависала зловещей грозовой тучей, поражая, словно молнией, одним-единственным вопросом: почему? Почему? Сестра так переменилась со вчерашнего вечера, будто стала совсем чужой. Но разве может такое быть? Милая прекрасная Марена. Джулия будто в очередной раз осиротела. Но ведь должна быть причина. Непременно должна быть.

Альба все же не выдержала:

— Сеньора, миленькая, что с вами?

Альба знала свою госпожу. Знала, что в моменты ее самых сильных переживаний лучше смолчать, не тревожить, не бередить. С самого отъезда, сидя напротив, она не проронила ни слова, ожидая, что Джулия сделает это первой, когда сочтет нужным. Но не утерпела.

Джулия отняла руки от лица, посмотрела на Альбу:

— Почему она не вышла?

Та лишь опустила глаза, сразу поняла, о чем речь.

Джулия покачала головой сама себе:

— Ведь не могла не выйти. Почему, Альба?

Джулия вновь взяла Лапушку на колени, нервно зарывалась пальцами в шелковистую шерстку. Лапе не понравилось, и он в знак протеста аккуратно прикусил рукав. Она заглянула в блестящие глаза:

— Прости, маленький.