Сезанн. Жизнь - Данчев Алекс

Сезанна и Шоке связывала, можно сказать, прекрасная дружба. Познакомил их Ренуар, но сблизил Делакруа. «Ренуар говорит, вам нравится Делакруа?» – отважился спросить Сезанн. «Очень люблю Делакруа, – ответил Шоке. – Хотите, вместе посмотрим, что у меня есть из него». Оказалось, что было более восьмидесяти холстов, рисунков и акварелей. Встреча произошла в 1876 году: это была любовь с первого взгляда. Впрочем, все началось еще раньше. За год до этого в обшарпанном складском помещении художественной лавки Папаши Танги Шоке приобрел за пятьдесят франков небольшую работу Сезанна – «Три купальщицы»{472}. Он не мог нарадоваться на покупку: «Как хороша она будет между Делакруа и Курбе!» Но на пороге дома вдруг шевельнулся червь сомнения. Что скажет жена? Вещь была небольшая, но и не простая: купальщицы выглядели неизящно и были словно не из этого мира. Шоке уговорил Ренуара сделать вид, будто это его холст, который он почему-то оставил у них. Тогда у мадам Шоке будет возможность к нему привыкнуть; картину, как и всю правду о ней, легче будет принять. Неизвестно, как долго эта хитрость была в силе. Первым не выдержал Ренуар: он во всем признался Мари Шоке, но посоветовал ей – ради мужнего счастья – вести себя так, будто она ничего не знает. Это оказалось оправданно. Мари, похоже, так и не разделила очарование мужа работой Сезанна. Художник написал не меньше шести портретов Виктора Шоке, но просьба запечатлеть мадам Шоке так и не последовала{473}.

Сезанн в мастерской. 1904 (?)

Портреты Шоке, созданные Сезанном, поражают оригинальностью, о чем авторитетно заявил не кто иной, как сам Дега, который владел одной вещью и пытался заполучить вторую («один безумец изобразил другого»). Самый большой безумец был представлен на третьей выставке импрессионистов в 1877 году; словно в подтверждение слов Дега, картину приняли как образчик «больного искусства» (цв. ил. 29). Весь портрет – это величавая голова. Коллекционер и инспектор соединились в достойном их кумира произведении; работу сравнивали с идеализированным портретом Шопена, созданным Делакруа. Не случайно Шоке здесь максимально приближен. «Если меня интересует голова, я делаю ее огромной». Продолговатая львиная голова оживает в мазках и красках; грива – серо-зеленая. Модель исполнена величавого достоинства с оттенком меланхолии, от нее словно исходят вихревые токи, жар. «Портрет Виктора Шоке» небольшой, но в нем есть величие, весомость, он настолько захватывает своей неортодоксальностью, что потеснил миниатюрное творение Ренуара с тем же сюжетом, зато вызвал поток хулы в адрес «Мужской головы» – так изначально называлась вещь. «Перед нами рабочий в синем халате, лицо его – длинное-предлинное, словно пропустили через машину для отжима белья, и желтое-прежелтое, как у красильщика, имеющего дело с охрой, – обрамлено синими волосами, которые топорщатся на макушке», – писал один критик{474}. Тогда же появился портрет, который можно было бы назвать «Виктор Шоке в кресле с подпиленными ножками эпохи Людовика XVI» – еще одно примечательное изображение коллекционера: в нем и сдержанность, и угловатая неподвижность, лицо словно не в фокусе, нескладная фигура, вписанная в замысловатый узорчатый фон, предстает горделивой и одновременно отстраненной от суеты{475}.