Протокол «Сигма» - Ладлэм Роберт (2008)

— Надеюсь, вы извините меня, — сказала Ильзе Ленц, вставая с места. — Я не могу слушать разговоры об его отце, — пробормотала она и вышла из комнаты.

— Извини меня, дорогая, — произнес Ленц ей вслед и повернулся к Бену, который мучительно раздумывал, не допустил ли он фатальной ошибки. — Я не могу сердиться на нее за это. Она не обязана жить с этим наследством. Ее отец был убит на войне, когда она была еще ребенком.

— Прошу простить меня за то, что я начал этот разговор, — сказал Бен.

— Нет, нет, не переживайте. Вы затронули совершенно естественный вопрос. Я уверен, что это должно сильно удивлять американцев — сын печально знаменитого Герхарда Ленца посвящает свою жизнь тому, чтобы потратить деньги на изучение преступлений собственного отца. Но вы должны понять: те из нас, кому по случайности рождения пришлось бороться с судьбой — мы, дети самых высокопоставленных нацистов, — все мы ведем себя очень по-разному. Есть такие, как, скажем, Вольф Гесс, сын Рудольфа Гесса, которые тратят всю жизнь на то, чтобы обелить имена своих отцов. А есть и такие, кто стесняется своего происхождения и стремится к тому, чтобы извлечь из собственного смущения хоть какой-нибудь толк. Я родился слишком поздно для того, чтобы сохранить какие-то личные воспоминания об отце, но очень многие знали своих отцов только такими, какими они бывали дома, а не как людей Гитлера.

Юрген Ленц заметно волновался.

— Мы росли в привилегированных домах. Мы проезжали через варшавское гетто, глядя с заднего сиденья лимузина, и не понимали, почему дети там казались такими грустными. Мы видели, как загорались глаза у наших отцов, когда фюрер лично звонил по телефону, чтобы пожелать их семействам веселого Рождества. И некоторые из нас, как только повзрослели достаточно для того, чтобы начать думать, научились ненавидеть наших отцов и все, к чему они стремились и что с ними было связано. Ненавидеть и презирать всеми фибрами души.

Удивительно моложавое лицо Ленца вдруг вспыхнуло.

— Видите ли, я не думаю о своем отце как об отце. Он для меня какой-то совсем посторонний, незнакомый человек. Вскоре после окончания войны он удрал в Аргентину; уверен, что вы слышали — нелегально выбрался из Германии с фальшивыми документами. Он бросил мою мать и меня без гроша; мы жили в лагере для интернированных. — Юрген сделал паузу. — Так что у меня никогда не было никаких сомнений или душевных конфликтов по поводу нацистов. Создание этого фонда стало самым малым, что я сумел сделать.

В комнате ненадолго воцарилось молчание.

— Я приехал в Австрию, чтобы изучать медицину, — вновь заговорил Ленц. — В какой-то степени то, что я покинул Германию, принесло мне облегчение. Я любил эту страну — я здесь родился, — и я остался здесь, занимаясь медициной и по мере сил сохраняя свою анонимность. После того как я познакомился с Ильзе, любовью всей моей жизни, мы долго обсуждали, что могли бы сделать с унаследованными ею фамильными деньгами — ее отец сколотил состояние на издании религиозной литературы и псалтырей, — и решили, что я оставлю медицину и посвящу свою жизнь борьбе против того, за что сражался мой отец. Ничего никогда не сможет стереть темное пятно, которое представлял собой Третий рейх, но я приложил все свои силы, все свои скромные возможности для того, чтобы стать одним из тех орудий, которые работают для улучшения человечества. — Речь Ленца казалась излишне гладкой, походила на отрепетированную, как будто ему уже тысячу раз доводилось произносить ее. Наверняка так оно и было. И все же в его словах не угадывалось фальшивой ноты. За маской спокойной уверенности, которую носил Ленц, несомненно, скрывался измученный человек.

— И вы никогда больше не видели своего отца?