Тривейн - Ладлэм Роберт (1995)

— Не хватало времени.

— Конечно, не хватало. Вы полностью ушли в работу. И ваша прелестная жена — тоже.

Уэбстер понял, что первый человек в государстве над ним посмеивается, только не знал почему. Впрочем, президенту не нравилась его жена.

— Она мне очень помогала. — Уэбстер знал, что тут он не лжет. Этим он действительно обязан жене, какой бы дрянью она ни была.

— Удачи вам, Бобби, хотя не уверен, что она понадобится. Ведь вы человек сильный.

— Работа здесь открыла передо мной много возможностей, господин президент. Должен поблагодарить вас за это.

— Приятно слышать... И двери в коридоры власти тоже?

— Простите, сэр?

— Да нет, ничего. Не важно... Всего доброго, Бобби.

Роберт Уэбстер, открывая дверцу машины и садясь за руль, все еще перебирал в памяти этот разговор. Ему не давала покоя последняя реплика президента. Странно... Но потом он с облегчением понял, что теперь можно не думать о репликах. Теперь ему уже на них наплевать. Больше не придется анализировать и обдумывать сотни загадочных фраз всякий раз, когда он лично или весь штаб сталкивались с очередными проблемами. Это больше, чем облегчение: он чувствовал, что возвращается к жизни. Боже! Какое чудесное ощущение! Ему удалось выскочить!

Он притормозил у ворот возле караульной будки и в последний раз махнул охраннику. Завтра они узнают, что Роберт Уэбстер больше не работает в Белом доме. Останется лишь фотография на пропуске и краткие данные о нем, которые теперь ничего не значат. Даже охранники, наверное, поинтересуются... Он всегда был приветлив с ними и вежлив. Никогда ведь не знаешь: вдруг придется изменить на десять — пятнадцать минут отметку об уходе из офиса, выкроить немного времени для себя. Немного — минут десять — пятнадцать, -чтобы пропустить рюмочку мартини или смотаться от какого-нибудь сукина сына. Ребята у ворот всегда были с ним заодно. Они вообще не понимали, почему такой человек, как Бобби Уэбстер, волнуется об отметке на контроле, но охотно выслушивали его ехидные замечание о том, как важно иногда смотаться от каких-нибудь зануд. Если бы не эти их паршивые инспекции и не эти его паршивые встречи... А кроме того, он давал им автографы.

Сколько раз ему это удавалось? Сколько раз он стоял вот так у контроля? Сколько раз умудрялся выкроить несколько бесценных минут, за которые важнейшая информация успевала пройти по телетайпу? Он использовал эту информацию, но всегда готов был сказать, что никогда не получал ее.

Связист.

Все теперь изменилось для «Дженис индастриз».

Все, хватит. Связист отошел от дел.

Он мчался по Пенсильвания-авеню, не замечая пристроившегося за ним серого «понтиака». Внутри «понтиака» водитель повернулся к соседу.

— Слишком быстро он едет. Его вполне могут оштрафовать.

— Смотри не упусти...

— А почему бы и нет? Разницы никакой.

— Потому что это приказ Галабретто! Разница большая. Мы все время должны знать, где он и с кем встречается.

— Дерьмо все это. Контракт вступает в силу только в Огайо, в Акроне. Там мы его и подцепим.

— Если Уильям Галабретто велел пасти его, значит, надо пасти. Я работал с его свояком. Вспомни-ка, что с ним случилось.

* * *

Посол Уильям Хилл остановился перед висящей на стене его кабинета карикатурой в рамочке. На ней красовался тонконогий Большой Билли — кукольник, держащий за ниточки крохотные модели бывших президентов и секретарей. Кукольник улыбался, довольный тем, что марионетки послушно пляшут под выбранный им мотив. Ноты порхали над его головой.

— Знаете, господин президент, лишь через год после того, как появилось это безобразие, я узнал, что это за мелодия!

Президент, удобно устроившись в тяжелом кожаном кресле — его излюбленное место во время визитов к послу, — громко расхохотался.