По дороге к любви - Редмирски Дж. А. (2014)

Сиделка выходит.

Кэмрин смотрит на меня, еще крепче сжимая мою руку. В глазах мягкая, заботливая улыбка.

— Я посижу вон там, в сторонке, а ты пообщайся с отцом, хорошо?

Я киваю, хотя ее слова тут же ускользают куда-то на задворки сознания. Она медленно отпускает мою руку и садится на пластмассовый стул у стенки. Я глубоко вздыхаю и облизываю пересохшие губы.

Лицо отца опухло. Из ноздрей торчат какие-то трубочки, наверное, подают кислород. Я удивляюсь тому, что он все еще не подключен к аппарату искусственного жизнеобеспечения, но при этом возникает странное ощущение надежды. Совсем крохотной. Понимаю, что лучше ему уже не станет, но сколько продлится это более-менее стабильное состояние? Голова его выбрита. Сначала были разговоры об операции, но когда отец узнал, что операция не спасет его, он, естественно, возмутился.

— Не позволю залезать в свою черепушку, — решительно заявил он. — Вы что, хотите профукать тысячу долларов, чтобы эти горе-профессора ковырялись у меня в мозгу? Черта с два, ребята! Какой я мужик после этого?

Он говорил это всем нам, но, казалось, особенно обращался к Эйдану. Мы с братьями готовы были на все, лишь бы спасти его, но отец за нашими спинами подписал какое-то «соглашение»; там говорилось о том, что, когда ему станет хуже, никто не будет иметь права принимать за него никаких решений или отменять уже принятые им.

Именно мама перед операцией предупредила персонал больницы о его желании и предоставила все необходимые документы. Нас это очень расстроило, но моя мать — женщина проницательная и чуткая, и никто из нас перечить ей или сердиться на нее за это не стал.

Подхожу ближе, гляжу на отца, на то, что осталось от него. Рука сама тянется к нему, словно действует независимо от меня; чувствую, как пальцы касаются его руки. Какое странное ощущение. Будто делать этого не надо было. Если бы здесь лежал любой другой человек, я бы спокойно взял его за руку, без проблем. Но это мой папа, и мне кажется, что я делаю нечто неподобающее. В голове звучит его голос: «Чего это ты меня за руку берешь? Я ведь мужчина. Парень, что это с тобой?»

Вдруг глаза отца открываются, и я сразу отдергиваю руку.

— Это ты, Эндрю? — (Я киваю.) — А где Линда?

— Кто?

— Линда, — повторяет он и, кажется, снова хочет закрыть глаза. — Моя жена, Линда. Где она?

Сглатываю слюну, оборачиваюсь к Кэмрин: она сидит тихо и наблюдает.

Снова гляжу на отца:

— Папа, вы с ней в прошлом году развелись, ты не помнишь?

Поблекшие глаза его наполняются влагой. Это не слезы. Просто какая-то влага. В лице мелькает изумление, он чмокает губами. Видно, как в пересохшем рту шевелится язык.

— Хочешь пить? — спрашиваю я и тянусь к столику на колесиках, отодвинутому от кровати. Там стоит бледно-розовый кувшин с водой и толстая пластмассовая кружка с крышкой, из которой торчит соломинка.

— Видел мисс Нину? — спрашивает отец.

Снова киваю:

— Да, классно выглядит, губки накрашены, глазки подведены.

— Хорошо, хорошо, — едва заметно кивает он.

Ситуация тягостная, понимаю: это написано у меня на лице, видно по тому, как я сижу, скрючившись. Не знаю, о чем говорить. Попытаться заставить его выпить воды или просто сидеть и ждать, когда вернутся Эйдан с Эшером? Пусть лучше они делают все это. У меня ничего не получается.

— А кто это там сидит, такая хорошенькая? — спрашивает папа, глядя на стенку.

Как он ухитрился разглядеть Кэмрин, если смотрит совсем в другую сторону? Потом до меня доходит: он видит ее в зеркале, высокое такое зеркало, в нем отражается другая часть палаты. Кэмрин слегка ежится, но потом лицо ее освещается улыбкой. Она машет ему рукой, то есть, собственно, не ему, а его отражению.

Несмотря на опухшее лицо, заметно, что губы отца улыбаются.

— Это что, твоя Эвридика? — интересуется он, и я испуганно таращу на него глаза.