Киммерийское лето - Слепухин Юрий Григорьевич (1983)

— Мне тоже как-то ужасно грустно сегодня, — сказала Ника, не оборачиваясь к сидящему рядом Андрею.

— Ерунда, — сказал тот. — Просто мы все расчувствовались как дураки.

— И ты тоже?

— Я? Ничего подобного. Откуда ты взяла?

— Ты же сказал «мы»… «Лайла, Лайла, Ла-а-айла», — пропела она вполголоса, вторя Джонсу.

Рука Андрея, словно невзначай, легла на ее руку — Ника замерла, чувствуя, как приливает к щекам кровь, потом шевельнула пальцами, пытаясь их высвободить.

— Не нужно, — шепнула она едва слышно.

Андрей резким движением убрал руку и, встав, вышел из комнаты. Ника вздохнула, — не нужно было вообще сюда идти, куда разумнее было бы вернуться прямо из школы домой и написать письмо Славе, за которое она не может взяться уже несколько дней.

Впрочем, она знала, что потом стала бы жалеть, если бы не пошла вместе с другими. Не так уж много их осталось, таких сборищ. Странное дело: ей были теперь симпатичны все ее одноклассники, даже те, с которыми она никогда не дружила; и в то же время она испытывала в их компании странную отчужденность, чувствуя себя намного старше, умнее других. Даже не просто старше, не просто умнее — она иногда казалась самой себе старой и мудрой, как змея. А другие — кроме, конечно, Андрея — были в ее глазах такими еще детьми…

Том Джонс умолк, какой-то южноамериканский ансамбль — бандонеон и гитары — исполнял теперь надрывное, резко синкопированное аргентинское танго.

— Ну, уж эту-то классику мы с тобой станцуем, — сказал подошедший к Нике Витька Звягинцев, — разрешите, синьорина?

Ника покорно встала, положила руку ему на плечо, но тут же, словно спохватившись, пробормотала какое-то извинение и выбежала в коридор. Дверь в ванную была открыта настежь, Андрей умывался, согнувшись над раковиной; не зная, зачем она это делает, в безотчетном повиновении какому-то странному, мгновенному порыву, Ника подошла и остановилась на пороге.

— Послушай, — робко сказала она. — Андрей…

Он выпрямился, крутнул кран и рывком дернул с вешалки полотенце.

— Андрей, я ведь не хотела тебя обидеть, честное слово, не хотела…

— Я и не думал обижаться, — сказал он, не глядя на нее.

— Нет, ты обиделся, я вижу. Мне ужасно жалко, но… Андрюша, ну так нельзя, ты понимаешь…

— Я не такой уж болван, чтобы не понимать простых вещей! — Он швырнул полотенце и обернулся к Нике, губы его дрожали, но голос звучал почти спокойно, холодно и иронически: — Я на тебя не обижен, повторяю еще раз. А теперь уходи отсюда!

Наверное, так и нужно было сделать, но Ника, машинально притворив за собою дверь, шагнула к Андрею, который продолжал стоять возле раковины, и несмело коснулась его локтя.

— Андрюша, я очень-очень виновата перед тобой…

— Уходи, — повторил он сквозь зубы. — Ни в чем ты передо мной не виновата, только, пожалуйста, уйди!

Выкрикнув последние слова, он схватил Нику за плечи, словно собираясь вышвырнуть вон, но вместо этого рванул к себе и так стиснул в объятиях, что она только слабо ахнула. Он прижался щекой к ее затылку, колючая шерсть его свитера царапала ей лицо, и где-то совсем близко она слышала неистовое биение его сердца. Ошеломленная и испуганная, Ника замерла, но потом начала отчаянно вырываться — в этот момент в коридоре простучали шаги, дверь распахнулась и голос кого-то из мальчишек воскликнул дурашливо: «О! Пардон, пардон…» Андрей отпустил Нику, и она шарахнулась от него, ударившись спиной о дверь.

— Извини, — глухо сказал Андрей.

— Ничего, — пролепетала Ника, задыхаясь, нашаривая за собой дверную ручку.

— Погоди, — Андрей отстранил ее от двери и легонько подтолкнул к зеркалу, достал из кармана джинсов гребенку. — Возьми, причешись, не выходи так… Не бойся, я ухожу!