Горменгаст (переводчик Ильин) - Пик Мервин (2014)

– Покой человека, которому нечего опасаться, господин Школоначальник. Человека, питающего веру в сильную руку своего возлюбленного. Покой сердца, разума и души, знакомый тем, кто узнал, что значит безоглядно отдаться человеку, полному достоинств и нежному. – Голос Ирмы пресекся, но затем, словно в доказательство сказанного, она крикнула в ночь: – Нежному! вот что я сказала! Нежному и Неженатому!

Кличбор подступил ближе; теперь тела их почти соприкасались.

– Скажите мне, драгоценнейшая моя госпожа, не обо мне ли вы говорите? Если нет, тогда посрамите меня – явите милосердие и разбейте сердце старика одним кратким слогом. Если вы скажете «нет», я без единого слова оставлю и вас, и эту исполненную высокого смысла беседку, уйду в ночь, уйду из вашей жизни, а там, кто знает, может статься, и из своей тоже…

Обманывал Кличбор сам себя или нет, – с определенностью можно утверждать, что сказанное он переживал искренне. Быть может, один лишь подбор слов возбуждал старика не меньше, чем присутствие Ирмы и собственные его замыслы; и все же нельзя сказать, что общий эффект не производил впечатления подлинности. Сияние любви ослепляло Кличбора. Он брел по грудь в обезумевших от шипов розах. Вдыхал ароматы волшебного острова. Мозг его тонул в море пряностей. Но и задней мысли своей он не забывал.

– Я говорила о вас, – сказала Ирма. – О вас, господин Кличбор. Не прикасайтесь ко мне. Не искушайте меня. Вообще ничего со мной не делайте. Просто побудьте рядом. Я не хотела бы, чтобы мы осквернили этот миг.

– Ни в коем случае. Ни в коем случае. – Голос Кличбора был столь глубок, что как бы уже и подземен. Кличбор слушал его с удовольствием. Впрочем, ему хватило душевной тонкости, чтобы понять: при всей замогильной красоте его голоса, фраза, произнесенная им, остается жалостно неосмысленной, и потому он – как бы начиная новое предложение – прибавил: – Никогда, ни в каком случае… Никогда, ни в каком случае, э-э, решительно нет, ибо кто может сказать, когда, застав нас врасплох, кинжалы любви… – Тут он умолк. Так он ничего не добьется. Нужно начать заново.

Нужно сказать что-то, способное вытеснить из памяти Ирмы прежние его слова. Нужно увлечь ее.

– Дорогая, – произнес он, наобум вторгаясь в буйную, нездоровую чащобу любви. – Дорогая!

– Господин Кличбор – о, господин Кличбор, – прозвучал еле слышный ответ.

– Дорогая моя, сейчас к вам обращается Школоначальник Горменгаста, ищущий вашей руки. Мужчина зрелый и нежный – но при том приверженец дисциплины, гроза шалунов, – сидящий рядом с вами во тьме. Если я говорю, что стану звать вас Ирмой, я не прошу у светоча любови моей разрешения – но объявляю о том, что сделаю.

– Скажите же это, о мой мужчина! – забывшись, вскричала Ирма. Скрипучий голос ее, столь не вяжущийся с приглушенным, таинственным воркованием ухаживания, разодрал темноту.

Кличбор содрогнулся. Голос Ирмы поверг его в ужас. Надо будет найти подходящий момент и внушить ей, что так поступать не следует.

Снова усевшись на деревенскую скамью, он обнаружил, что теперь плечи их соприкасаются.

– Скажу. Непременно скажу, моя дорогая. И это будет не грубое предложение без конца и начала. Не просто повторение самого прелестного, самого волнующего имени в Горменгасте, нет – я стану вплетать его в мои фразы как неотъемлемую часть наших бесед, Ирма, – вот видите, оно уже слетело с моего языка.

– Я не в силах, господин Кличбор, отодвинуть мое плечо от вашего.

– А у меня и желания подобного нет, голубка моя. – И подняв большую ладонь, он похлопал Ирму по упомянутому плечу.