Горменгаст (переводчик Ильин) - Пик Мервин (2014)

– Валяйте, – согласился Титус.

Едва усевшись, он ощутил, что отрывается от земли, потом один из четверых произнес что-то, и Титус почувствовал, как под легкое раскачивание мужчин внизу движется сквозь черное пространство. Без единого слова, без промедления, носильщики, уложив на плечи по концу длинной бамбучины, со все возраставшей скоростью зашагали вперед.

Титус не заметил, как они покинули комнату, хоть и понимал, что теперь та должна бы остаться далеко позади. Ясно было, что стен замка они еще не покинули, поскольку Титус ощущал частые перемены направления, которые навязывали им извилистые коридоры, и слышал гулкое эхо шагов носильщиков – эхо, показавшееся ему, ослепленному, таким громким, что он вдруг понял, насколько пуст замок. Ни звука, ни шепота, способного поспорить с гулкой поступью четверых, с шумом их дыхания и размеренным поскрипыванием бамбуковых жердин, не долетало из замковых лабиринтов.

Казалось, они не кончатся никогда – эта тьма, эти звуки, но вот свежий ветерок на лице сказал Титусу, что его вынесли на простор. И тут же он понял, что его несут вниз по ступенькам, а достигнув неровной земли, в первый раз ощутил, как его подбрасывает вверх – четверо носильщиков припустились трусцой по пустому ландшафту.

А ландшафт был пуст совершенно, как и замок. Все лихорадочные дневные труды завершились. Все лица благородного звания, все сановники, служилый люд, мастеровые, артисты, чернь, каждый мужчина, женщина и ребенок – все удалились в назначенное для праздника место.

И носильщики бежали по меркнущей земле. Над головами их тянулся на запад колоссальный язык желтоватого света.

Но с каждым проходящим мгновением сиянье его тускнело, луна выскользнула из тьмы на востоке, и свет на обращенном кверху лице Титуса стал прохладнее и резче.

И носильщики бежали по темной земле.

Эхо пропало. Остались лишь разрозненные звуки ночи – шебуршение каких-то зверьков в подросте да далекое тявканье лисы. Время от времени Титус ощущал, как по лбу его проносятся, ероша пряди волос, прохладные, ласковые порывы ночного ветерка.

– Далеко еще? – крикнул он. Казалось, он уже целую вечность плывет в плетеном кресле.

– Далеко еще? Далеко ли? – крикнул он снова, но не услышал ответа.

Невозможно было нести груз столь драгоценный, как семьдесят седьмой граф, – нести на плечах по лесным тропам, предательским бродам и каменным скатам гор, – и в то же время на бегу находить в голове место для мыслей о чем-то ином. Все внимание носильщиков сосредоточилось на безопасности Титуса, на размеренной плавности мерного бега. Кричи он и в десять раз громче, они бы его не услышали.

Впрочем, слепое странствие Титуса подходило к концу. Он того не знал, а носильщики знали, поскольку, пропетляв последнюю милю или больше по сосняку, они вдруг выскочили на открытый косогор. Земля пошла вниз, и далеко впереди в пеленах залитых лунным светом папоротников, легло у подножия косогора подобие естественного амфитеатра, со всех сторон окруженного отлогими склонами. На первый взгляд, дно этой гигантской чаши сплошь покрывал лес, однако глаза носильщиков уже различили бесчисленные микроскопические, не большие булавочного острия точки света, вспыхивавшие там и сям под ветвями далеких деревьев. И не только это углядели они. Они увидели, что воздух над донным лесом меняет оттенок. В нависшей над ветвями темноте чуялось нежное тепло, подобие дымчатых сумерек, почти розоватых в сравнении с холодной луной или взблесками света среди деревьев.