Горменгаст (переводчик Ильин) - Пик Мервин (2014)

– Так что же случилось, Фуксия? Вы знаете это не хуже меня. Я повернул за северный угол, ваша мать отставала от меня на длину коридора – и вот, вы здесь, яркая, как костер, в целом коридоре от меня. Поставьте себя на мое место. Невозможно в одно и то же время питать все благородные чувства сразу. Невозможно соединить отчаяние с поведением, исполненным совершенного благородства. По крайности, невозможно для меня. Вероятно, мне следовало бы взять несколько уроков по этой части. Мне оставалось лишь спасать положение. Укрыть вас. Уберечь. Вы пришли слишком рано, Фуксия, это рассердило меня. Я и представить не мог, что способен рассердиться на вас. И быть может, даже тогда я рассердился, в сущности, не на вас, но на рок, на судьбу, на то, что расстроило наши планы, назовите его как хотите. И как раз потому, что наши планы всегда подготавливались так тщательно, – чтобы не было никакого риска, чтобы вы ни в коем случае не пострадали, – как раз потому гнев обуял меня. В ту минуту вы уже не были для меня Фуксией. Вы были существом, которое мне надлежало спасти. Нужно было оказаться по эту сторону двери – вот тогда вы снова стали бы Фуксией. Замешкайся я хоть на миг, прежде чем погасить вашу свечу или втолкнуть вас в комнату, – и жизни наши были б погублены. Ибо я люблю вас, Фуксия. Вы – все, чего я когда-либо страстно желал. Неужто вы не понимаете, что по этой-то причине у меня и не оставалось времени на проявления учтивости? Я был вне себя. Словно бы некий вихрь нес меня. Я назвал вас «дурой», да, «дурой», но из любви к вам – а потом… потом… когда я очутился здесь, в нашей комнате, все это стало казаться мне настолько невероятным, да и сейчас кажется, что я наполовину устыдился подарка, который приготовил для вас, и того, что я для вас написал… ах, Фуксия… не знаю теперь, смогу ли я даже показать это вам… – Стирпайк резко отвернулся, сжав ладонью лоб, и, словно подчеркивая, что не хочет обнаружить перед нею свое отчаяние, прошептал: – Иди же сюда, Сатана. Ко мне, мой гадкий мальчишка! – и обезьянка запрыгнула ему на плечо.

– Написали? – переспросила Фуксия.

– Я написал для вас стихи. – Он произносил слова медленно: это нередко давало хорошие результаты, и все же на сей раз Стирпайк, пожалуй, несколько поторопился в продвижении к цели. – Но, возможно, сейчас, – сказал он, – вам не захочется видеть их, Фуксия.

– Нет, – помолчав, ответила она. – Сейчас – нет.

Прозвучало это несколько странно: трудно было понять, подразумевает ли она, что такие проявленья интимности, как чтение любовных стихов, для нее более невозможны, или – сейчас нету но в другое время, быть может.

Стирпайку оставалось лишь воскликнуть:

– Я понимаю! – и спустить обезьянку на стол, по которому та шустро забегала взад-вперед на всех четырех, под конец заскочив на один из шкафчиков комнаты. – Я пойму, если вы и Сатану не захотите принять.

– Сатану? – голос Фуксии был напрочь лишен выражения.

– Вашу обезьянку, – пояснил Стирпайк. – Возможно, вам не захочется с нею возиться. Я просто надеялся, что она вам понравится. Я сам сшил ей костюмчик.

– Я не знаю! Не знаю! – внезапно воскликнула Фуксия. – Говорю же вам, я не знаю! Я не знаю!

– Проводить вас до вашей комнаты?

– Я и сама доберусь.

– Как пожелаете, – сказал Стирпайк. – Но умоляю вас, не забывайте того, что я сказал. Попытайтесь понять меня, ибо я люблю вас, как тень любит Замок.

Она обратила к нему глаза. На миг в них вспыхнул огонь, но в следующий они снова стали пустыми – пустыми и непроницаемыми.

– Я никогда не пойму, – сказала она. – Что бы вы ни говорили о случившемся, оно было ужасным. Быть может, даже непростительным. Не знаю. Как бы там ни было, все изменилось. Чувства мои стали иными. А теперь я хочу уйти.

– Да, конечно. Но не смогли бы вы оказать мне две услуги, совсем незначительные?

– Возможно, – сказала Фуксия. – В чем они состоят? Я устала.