Горменгаст (переводчик Ильин) - Пик Мервин (2014)

Через несколько мгновений они достигли нижнего проема в скале. То была просто щель шириною в обычную дверь, но за ней открывалась пещера – просторная, увешанная листьями папоротника. Свет вливался в пещеру, отражаясь от стен широких естественных дымоходов, – тех самых устьеобразных промоин в скале, расположенных в дюжине футов над входом. Титус прошел за Флэем в щель и, ступив на прохладный, неправильный круг пола, подивился тому, как в пещере светло – даром что ни единый луч солнца не смог бы попасть сюда беспрепятственно, поскольку широкие каменные дымоходы изгибались и так и эдак, прежде чем дотянуться до солнечного света. И все же лучи солнца, отражаясь от стен дымоходов, заливали пол прохладным светом. Пещера была высока, сводчата, с несколькими массивными каменными полками и множеством созданных природой выступов и ниш. По левую руку располагался в стене самый обширный из выступов – подобие пятиугольного стола с гладкой поверхностью.

Это немногое Титус успел воспринять машинально, но он слишком устал и проголодался, чтобы отозваться на увиденное чем-то большим, нежели кивок и бледная улыбка, предназначенная долговязому человеку, который склонил к Титусу голову, словно желая понять, нравится ли здесь мальчику. Мгновение спустя Титус лежал на грубом папоротниковом ложе. Он закрыл глаза и, несмотря на голод, уснул.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Когда Титус проснулся, стены пещеры подрагивали в красном свете, а каменные выступы и полки выбрасывали, словно играя на концертине, непропорциональные тени и снова втягивали их. Папоротники, свисая со сводчатого потолка, светились, как языки пламени, а камни грубого очага, в котором Флэй час, а то и больше тому назад сложил из веток и еловых шишек большой костер, отливали жидким золотом.

Титус приподнялся на локте и увидел достойный пугала силуэт стоящего перед огнем на коленях легендарного господина Флэя (ибо Титус слышал об отцовском слуге немало рассказов) и двенадцатифутовую тень его, тянущуюся по мерцающему полу, всползая на стену пещеры.

«Приключение в самом разгаре», – несколько раз повторил себе Титус, будто сами эти слова были полны значения.

Мысленно он перебрал события только что закончившегося дня. Проснувшись, Титус не ощутил замешательства. Мгновенно он вспомнил все. Но воспоминания сразу же перебил дразнящий воображение густой запах какого-то жарева – возможно, он-то и разбудил Титуса. Долговязый человек медленно поворачивал и поворачивал что-то над пламенем. Сосущий голод стал непереносимым, Титус вскочил с ложа, и в тот же миг господин Флэй сказал:

– Готово, светлость, – сидите, я сейчас.

Разломав фазана на куски и полив их густым мясным соком, он принес Титусу жаркое на самодельной деревянной тарелке – поперечном, толщиною в четыре дюйма, спиле сухого дерева с выдолбленным посередке мелким углублением. В другой руке Флэй держал кувшин с ключевой водой.

Титус снова прилег, облокотись, на папоротниковую постель. Он слишком оголодал для каких-либо разговоров, и лишь махнул рукой нависшей над ним разболтанной фигуре – словно в знак признательности, – после чего, не тратя ни мгновения, впился, точно юный зверь, в сочное мясо.

Флэй вернулся к каменному очагу, и углубился в разного рода незначительные дела, лишь время от времени прерываясь, чтобы набить рот. Потом присел на каменный выступ у очага и уставился на огонь. Поначалу Титусу было не до того, чтобы присматриваться к нему, но вот, вылизав деревянную тарелку до последнего волоконца, он от души хлебнул холодной ключевой воды и поверх края кувшина вгляделся в изгнанного матерью старика – верного слугу своего покойного отца.

– Господин Флэй, – сказал он.

– Светлость?

– Как далеко я забрался?

– Двенадцать миль, светлость.

– Уже очень поздно. Ночь наступила, верно?

– Угу. Встретились на закате. Спать пора. Пора спать.