В конце концов, мы с Карнаги решили поискать хотя бы какое-нибудь укрытие. Терпеть жуткий холод больше не было никакой возможности. Прикрывавшие лица шлемы возле носа и губ полностью обледенели, превратившись в холодные маски. Нам необходимо было немного поспать, лучше, конечно, в помещении, но, если не получится, для этой цели сгодился бы и стог сена.

Выяснилось, что все мало-мальски пригодные помещения уже заняты немцами, которые не пускали нас внутрь, угрожая оружием. Вскоре я потерял Карнаги из виду.

Не знаю, как долго я бродил от хижины к хижине, но через некоторое время встретил трех офицеров, снабдивших меня информацией, которой я немедленно и безоговорочно поверил, потому что в душе опасался чего-то подобного. Мне сказали, что немцы готовятся прорываться из окружения, бросив своих итальянских союзников на произвол судьбы.

Я решил не спать, чтобы ничего не пропустить, и принялся снова бродить по деревне. Меня окружали непрезентабельные деревенские дома: одни сильно смахивали на конюшни, другие более походили на человеческое жилье. Некоторые горели. В тусклом свете костров я заметил неглубокий окоп, в котором, тесно прижавшись друг к другу, сидели итальянцы. Должно быть, таким образом они старались согреться. Один из солдат, втиснувшийся с краю, оказался мне знакомым. Он показал на группу людей, построившихся в отдалении, и сказал, что это один из легионов чернорубашечников, которые готовятся к прорыву вместе с немцами.

Таким образом, я был не одинок в мысли, что немцы планируют прорыв, не поставив в известность итальянские части. Я посоветовал ему быть начеку, глядеть в оба и предупредить других. Некоторое время я еще походил по деревне, встречая каких-то людей. Но они меня ни о чем не спрашивали, я тоже не лез с советами. В конце концов, я набрел на горящую избу и устроился поближе к огню.

Наступило 22 декабря.

* * *

Вокруг горели дома. Я не единожды обжегся, но, по крайней мере, хотя бы немного согрелся.

В эти страшные дни я понял, какая тесная связь существует между жизнью и теплом. Мне даже удалось снять ботинки, слегка подсушить носки и согреть ноги! Но, хотя у меня закрывались глаза от усталости, я не мог позволить себе уснуть. Следовало наблюдать за передвижениями немцев, чтобы не пропустить момент, когда они уйдут и бросят нас на произвол судьбы. Наверное, на мгновение я все-таки забылся, и перед моим мысленным взором вихрем пронеслись лица друзей, знакомых, моих солдат. Я знал, что некоторых уже нет на этом свете, другие попали в плен (какая судьба их ждет?), а кто-то сейчас, как и я, идет в этой же бесконечной колонне. Суждено ли нам когда-нибудь встретиться?

Вообще-то в душе я был рад, что меня только что перевели из 2-й батареи и назначили офицером наблюдения и связи. Под моим командованием находились новые, малознакомые мне солдаты. Если бы я остался в своем старом подразделении, вместе со «стариками», то ни за что не позволил бы им нарушить порядок, не допустил бы, чтобы те, кто мог идти, бросили более слабых умирать. Я бы потребовал, чтобы люди в обязательном порядке несли все свое личное оружие, и они бы, безусловно, подчинились. То есть трудностей на мою долю выпало бы значительно больше…

Устыдившись этой эгоистичной мысли, я почувствовал, как по щекам потекли слезы. Это был первый и последний раз, когда я плакал.