Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Я объясняла ей всю сложность вашего положения и излагала – куда резче, чем это ей нравилось, – то, что, по моему мнению, есть ее святой долг.

Оуэн помолчал немного:

– И, высказав ей это, вы уехали?

Фледа почувствовала, что ей совершенно необходимо назвать причину своего отъезда, но для начала сказала с обезоруживающей откровенностью:

– Да, уехала.

Ее собеседник снова молча взглянул на нее.

– Мне казалось, вы собирались провести с ней несколько месяцев.

– Я… – начала Фледа, – я не могла остаться. Мне все это не нравилось. Не могла я такое выносить, – продолжала она. – Кругом эти трофеи из Пойнтона, и, живя среди них, касаясь их, пользуясь ими, я испытывала такое чувство, будто я ее покрываю. Я не сообщница ей, меня коробит от того, что она сделала, я не хочу быть, даже выглядеть – как называют таких людей? – соучастницей, нет, недоносительницей.

Она недоговаривала, и от этого возможность высказать остальное доставляло ей двойную радость. Она чувствовала острейшую потребность сообщить всю возможную правду. Но в одном отношении она обманывала его и в одном отношении обманывала миссис Герет, но только сейчас до нее дошло, что обман как таковой мешает ей. Она принялась хлопотать вокруг чая и, чтобы продлить это занятие, еще усерднее накрывать стол, расставляя грубого фаянса чашки с блюдцами и аляповатые тарелочки. От ее усилий получалось больше беспорядка, чем гармонии, и она это сознавала, как сознавала, что очень возбуждена. Оуэн стал ей помогать, от чего беспорядка только прибавилось.

– Я потому не писала вам, – начала она снова, – просто потому, что все время надеялась услышать что-нибудь из Рикса. Со дня на день ждала новостей.

– И так-таки ничего?

– Ни слова.

– Значит, как я понимаю, – сказал Оуэн, – вы с матушкой поссорились. Вы поссорились – лично вы, из-за меня.

– Вовсе нет, мы не ссорились. Ни чуточки. – И с улыбкой: – Только разошлись.

– Вы разошлись необыкновенно далеко, – рассмеялся в ответ Оуэн.

Глядя на грошовый чайный сервиз и коллекции своего отца, Фледа не могла не сознавать, что эти предметы, на взгляд ее гостя, даже больше, чем на ее собственный, свидетельствовали, на какое огромное расстояние отбросило ее от Пойнтона и Рикса; ей было ясно, что, зная, каких высоких стандартов она придерживалась, даже простодушный Оуэн про себя отмечал, что Уэст-Кенсингтон для нее ужасное падение. И падение это произошло по его вине, из-за того, что она радела за него. Она тем более была уверена, что он так считает, потому что ничем, на ее взгляд, не выказывала, какую цену заплатила.

– Вот что, кажется, произошло… – продолжал он. – Вы устроили ей скандал, ополчились на нее, а она – ни с места!

На минуту Фледа задумалась; у нее сложилось впечатление, что, несмотря на ее скудную помощь, он видит свой путь яснее, чем видел его раньше, в Риксе. Пожалуй, он имел в виду многое; но что, если это многое означало, в свою очередь, только одно?

– Сложность в том, понимаете, что она, по сути, не вникает в ваше положение. – Она помедлила. – Ей непонятно, почему вы все еще не женаты.

– Почему? – Оуэн с удивлением уставился на нее. – По той причине, которую я назвал вам: Мона не хочет сделать ни шагу, пока матушка не удовлетворит ее требований. Все должно быть в Пойнтоне. Видите ли, все было там в день рокового визита.

– Да, я так и поняла вас, когда мы говорили в Риксе, – сказала Фледа.

В Риксе она ни за что не хотела говорить с ним о Моне, но теперь чувство неловкости было отброшено. Если он мог назвать визит Моны в Пойнтон «роковым», ей незачем делать вид, что она этого не замечает. Другое дело, что она старалась помочь ему, да не сумела: теперь, чтобы он поверил в ее преданность, нужно изложить все свои доводы, кроме одного. Иными словами, ей необходимо изложить ему, за некоторым исключением, все мотивы, двигавшие миссис Герет.