Европейцы - Джеймс Генри (1979)

Несколько дней от Теобальда не было ни слуху ни духу. Поначалу я объяснял это тем, что мне удалось-таки побудить его решительнее использовать давно накапливаемые запасы знаний и вкуса, подвигнуть на вульгарные усилия и риск, неизбежные в любом деле, но время шло, а он не заходил ко мне, не давал о себе знать и, более того, не появлялся в своих излюбленных местах – ни в галереях, ни в капелле Сан-Лоренцо, ни на набережной Арно, вдоль которой имел обыкновение прогуливаться, ни в Кашинах, где пышная зелень выгодно оттеняет красоту проезжающих в ландо и фаэтонах по главной аллее дам, – словом, когда это затянувшееся отсутствие и молчание превысили неделю, я начал опасаться, что не только не сумел дать благодетельный толчок его таланту, но, напротив, грубо его парализовал. Уж не заболел ли он по моей вине? Мое пребывание во Флоренции близилось к концу, и я счел себя обязанным, прежде чем завершить свое путешествие, выяснить истинное положение дел. Однако я не знал, где искать Теобальда: с самого начала он держал от меня в тайне место своего обитания. Проще всего было осведомиться о нем у красавицы с Mercato Vecchio, да и мое неудовлетворенное любопытство в отношении самой упомянутой дамы, сознаюсь, тоже подсказывало мне этот шаг. Возможно, я был несправедлив к ней и она оставалась неувядаемо свежа и хороша, какой казалась Теобальду. Так или иначе, но я загорелся желанием еще раз взглянуть на перезрелую чаровницу, рядом с которой двадцать лет пролетели, как год. Задумано – сделано, и вот как-то утром я отправился к ее жилищу, поднялся по нескончаемой лестнице и очутился у нужной двери. Она стояла распахнутой, и пока я решал, прилично ли мне войти, из нее, громыхая пустым чайником, выпорхнула девочка-служанка, у которой был такой вид, словно она бежала по весьма пикантному поручению. Внутренняя дверь также оказалась открытой, и я, миновав крохотную прихожую, вошел в ту самую залу, в которой меня в прошлый раз принимали. Она не была убрана по-вечернему. Стол, вернее, один его конец был накрыт к завтраку, и сидевший за ним джентльмен – по крайней мере, существо мужского пола – отдавал должное бифштексу с луком и вину. Рядом с ним, в дружеской близости, расположилась хозяйка дома. В этот момент она меньше всего походила на чаровницу. В одной руке она держала стоявшую на коленях миску с дымящимися макаронами, в другой – покачивалась высоко поднятая мучная нить из этого лакомого блюда, которую она как раз собиралась отправить в рот. На непокрытом конце стола, напротив ее сотрапезника, громоздилось с полдюжины статуэток из какого-то табачного цвета вещества, напоминавшего терракоту. Красноречиво потрясая ножом, гость, по-видимому, распространялся об их достоинствах.