Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Согласен, такую найти нелегко. – Молодой человек помолчал, соображая. – И если он нашел, ему очень повезло. Но в том-то и трагизм его положения: она может спасти его от разорения, но вот, поди ж ты, оказалась из тех странных созданий, чье нутро не все переваривает. Надо нам все-таки сохранять искру – я имею в виду искру порядочности, – и, кто знает, может, она и тлеет в сем сосуде скудельном.

– Ясно. Только зачем столь редкостному женскому сосуду признавать себя сходным со столь заурядным мужским? Он же – сплошная самореклама, и для нее куда естественнее испытывать к нему отвращение. Разве не так?

– Вот уж нет. Что-то не знаю никого, кто испытывал бы к нему отвращение.

– Ты первый, – заявила Мод. – Убить его готов.

Он повернулся к ней пылающей щекой, и она поняла, что коснулась чего-то очень сокровенного.

– Да, мы можем довести до смерти. – Он принужденно улыбнулся. – И вся прелесть этой ситуации в том, что можем сделать это совершенно прямым путем. Подвести к ней вплотную. Кстати, ты когда-нибудь его видела, Бидел-Маффета?

– Помилуй, сколько раз тебе говорить, что я никого и ничего не вижу.

– Жаль, тогда бы поняла.

– Ты хочешь сказать, он такой обаятельный?

– О, он великолепен! И вовсе не «сплошная самореклама», во всяком случае, отнюдь не выглядит напористым и навязчивым, на чем и зиждется его успех. Я еще посмотрю, голубушка, как ты на него клюнешь.

– Мне, когда я о нем думаю, от души хочется его пожалеть.

– Вот-вот. Что у женщины означает – без всякой меры и даже поступаясь добродетелью.

– А я не женщина, – вздохнула Мод Блэнди, – к сожалению.

– Ну, в том, что касается жалости, – продолжал он, – ты тоже переступишь через добродетель и, слово даю, сама даже не заметишь. Кстати, что, Мортимер Маршал так уж и не видит в тебе женщину?

– Об этом ты у него спроси. Я в таких вещах не разбираюсь, – отрезала она и тут же возвратилась к Бидел-Маффету: – Если ты встречаешься с ним в понедельник, значит, верно, сумеешь раскопать все до дна.

– Не скрою – сумею, и уже предвкушаю, какое удовольствие получу. Но тебе ничего, решительно ничего из того, что раскопаю, не выложу, – заявил Байт. – Ты чересчур впечатлительна и, коли дела его плохи – я имею в виду ту причину, что лежит в основе всего, – непременно ринешься его спасать.

– Разве ты не твердишь ему, что такова и твоя цель?

– Ну-ну, – почти рассердился молодой человек, – полагаю, ты и в самом деле придумаешь для него что-нибудь спасительное.

– Охотно, если б только могла! – сказала Мод и на этом закрыла тему. – А вот и мой жирный кавалер! – вдруг воскликнула она, заметив Мортимера Маршала, который, сидя на много рядов впереди, крутился в своем узком кресле, выворачивая шею, с явной целью не потерять Мод из виду.

– Прямое доказательство, что он видит в тебе женщину, – заметил ее собеседник. – А он, часом, не графоман, творящий «изящную литературу»?

– Еще какой! Написал пьеску «Корисанда» – сплошная литературщина. Ты, верно, помнишь: она шла здесь на утренниках с Беатрис Боумонт в главной роли и не удостоилась даже брани. У всех, кто был к ней причастен – начиная с самой Беатрис и кончая матушками и бабушками грошовых статисток, даже билетершами, – у всех до и после спектакля брались интервью, и он тут же свое изделие опубликовал, признав справедливым обвинение в «литературности» – мол, такова его позиция, что должно было стать отправной точкой для дискуссии.

Байт слушал с удивлением.

– Какой дискуссии?