Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Как вам сказать… – Лицо гостя прямо-таки озарилось. – Тут есть одна тонкость. Разумеется, кому не хочется слышать неистовый шум вокруг собственного имени, быть там, где оно постоянно звучит, чтобы чувствовать себя в центре внимания и, не скрою, наслаждаться – тем, что великий город, великая империя, весь мир буквально прикованы к твоей личности и вздрагивают в тревожном ожидании, когда произносят твое имя. Неповторимое ощущение! – И мистер Маршал виновато улыбнулся. – А мертвому, разумеется, ничем таким насладиться не дано. Для этого надо воскреснуть.

– Естественно, – подтвердил Байт, – мертвому это не дано. Тут уж либо одно, либо другое, впрочем, вопрос в том, – добродушно пояснил он, – готовы ли вы ради, как вы выразились, неистового шума расстаться с жизнью в таинственных обстоятельствах.

– Готов ли я? – с полной серьезностью отозвался гость.

– Мистера Маршала удивляет, – вмешалась Мод, – как это ты – журналист, заинтересованный в том, чтобы создавать ему имя, предлагаешь выбор.

Говард перевел на нее ласково-недоумевающий взгляд, и она с удивлением поняла: он не услышал в ее реплике шутки. Он улыбнулся – он все время улыбался, хотя улыбка не скрывала его возбуждения, и вновь повернулся к их собеседнику.

– Вы имеете в виду… э… когда знаешь, как это будет воспринято? – спросил тот.

– Пожалуй. Назовем это так. Сознание, что ваше необъяснимое исчезновение – при условии, конечно, что вы занимаете положение в обществе, – затронет за живое, не сможет не затронуть миллионы и миллионы людей, вопрос, собственно, в том – и признаю, вы правы, тут есть одна тонкость, – считаете ли вы, что стоит заплатить такую цену, чтобы произвести впечатление. Естественно – только чтобы произвести впечатление. Потому что вам ничего не достанется. Ничего. Только уверенность – по части впечатления. – Байт заканчивал. – И я спросил вас об этом единственно потому, что вам, не будем греха таить, хочется признания.

Мистер Маршал оторопел, правда, не настолько, чтобы не быть в состоянии пусть несколько смущенно, но вполне браво подтвердить – да, хочется. Мод, которая не отрывала глаз от своего подопечного, вдруг подумалось, что он выглядит пухлым глупеньким зверьком, этаким розовоглазым кроликом или гладкошерстной морской свинкой, замершей перед змеей в блестящей чешуе. Ну а Байт, этот змей-искуситель, блистал сейчас, как никогда, и с завидной изощренностью – часть неповторимого блеска – находил нужную меру серьезности. Он держался легко, но не настолько, чтобы его предложение утратило привлекательность, и в то же время солидно, но не настолько, чтобы заподозрить его в розыгрыше. Вполне можно было подумать, что он, как устроитель судеб неудачливых искателей славы, возьмет и выложит своему гостю практичный и исполнимый план. Казалось, он и впрямь готов гарантировать ему «неистовый шум», если мистер Маршал не постоит за ценой. А ценой будет не только существование мистера Маршала. Вот так, по крайней мере, – если, конечно, мистер Маршал найдет в себе желание и силы. И самое удивительное: мистер Маршал их находил – желание и силы, хотя явно, как и следовало ожидать, на определенных условиях.

– Вы положительно считаете, – спросил он, – что этим можно вызвать к себе сочувственный интерес?

– Вы говорите об атмосфере напряженности из-за Бидела? – На лице Байта появилось глубокомысленное выражение. – Тут многое зависит от того, что это за человек.

Человек этот, то есть мистер Маршал, снова повернулся к Мод, и глаза его, казалось, призывали ее вступить в разговор вместо него с ожидаемой репликой. Так, подумалось ей, он простил, что она неизвестно почему его бросила, а теперь молит не оставлять одного на поле боя. Однако камнем преткновения для нее тут было то обстоятельство, что, поддержи она его так, как ему хотелось, ее вмешательство его же выставило бы в комическом виде; она ответила жестким взглядом, и ему ничего не оставалось, как справляться самому.