Европейцы - Джеймс Генри (1979)

Мистер Маршал силился это освоить:

– Больше, чем если бы умер?

– Больше, – засмеялся Байт, – чем если бы не умирал. Именно то, чего вы, если я вас понял, желали себе и что так желали иметь. То, что я помог бы вам обрести.

– Кто же в таком случае помогает ему?

– Никто. Его звезда. Его гений.

Мистер Маршал огляделся вокруг, словно в надежде обнаружить подобных помощников и в своей сфере. Она, его сфера, включала и ревущий Стрэнд, но Стрэнд – сплошная мистика и безумие! – ревел: «Бидел! Бидел!» Какой-то газетчик, издалека заприметив беседующую группу, уже поспешал к ним.

– Но как, черт возьми?..

– Вон, познавайте. – И Байт указал ему на приближавшийся источник.

– А вы? Вам они не нужны? – бросился бедняга Маршал к уже удалявшейся паре.

– Газеты? – Они остановились, чтобы ответить. – Нет, с нас хватит. Мы покончили с этим. Мы ставим точку.

– И я больше вас не увижу?

Испуг и последняя надежда вцепиться отразились на лице Маршала, но Мод, мгновенно схватившая все, что хотел выразить ее друг, нашла нужные слова, чтобы оборониться:

– Мы выходим из дела.

С чем, повернувшись, уже в прямом смысле, спиной к Флит-стрит, они и пошли. Они шли вверх по холму, молча, глухие к выкрикам очередного мальчишки-газетчика, пренебрегая очередным «экстренным», шли не останавливаясь, пока несколько минут спустя не очутились в относительной тишине Ковент-Гардена, где еще не стерлись следы недавнего бурного уличного движения, но уже воцарился покой. Рев со стороны Стрэнда умолк, клиент их исчез навсегда, и теперь из открывшегося перед ними пустого пространства они могли, подняв глаза, увидеть звезды. Среди них, конечно, была и счастливая звезда Бидел-Маффета, и мысль, что это так, на мгновение притупила заносчивое чувство победы. Он все еще нависал над ними, он, бессмертный, властвовал над ночью; а они были далеко внизу, и теперь он довлел над их миром. И все же чувство облегчения, спасения, света – пока неугасимого – их доброй старой иронии остановило обоих и поставило лицом к лицу. Теперь между ними было больше, чем прежде, всякого разного, но оно не разделяло, а, напротив, соединяло, подобно глубокому потоку, по которому их несло, заставляя теснее прижаться друг к другу. И все же, все же… что-то точило Мод.

– Значит, все было подстроено?

– Не мною, как перед Богом… с того момента, как я не видел его.

– Так им самим?

– Наверное, так. Ведь все к его услугам. Нет, он для меня непостижим!

– Но ты считал, – напомнила она, – что именно так и будет. О чем-то ты тогда думал.

Байт замялся.

– Я думал, это будет грандиозно, если он сумеет . Он и сумел, и вышло грандиозно, только меня при этом предали. Продали и предали. Вот почему я ухожу.

– Вот почему и я ухожу. Нам нужно заняться чем-то иным, – и Мод улыбнулась ему, – что требует поменьше ухищрений.

– Нам нужно любить друг друга, – сказал Говард Байт.

– А мы на это проживем?

Байт вновь призадумался; потом решительно заявил:

– Да.

– Ах, – прибавила Мод, – нам нужно заняться литературой. Теперь и материал у нас есть.

– Для доброго старого «кирпича»? На звякающие «осколки»? Ах, на них нужен материал получше – хотя и этот годится.

– Да, – подтвердила она, поразмыслив, – годится, только в нем большие прорехи. Кто он – мертвец в запертом номере?

– Я не это имел в виду. Это уже, – сказал Байт, – Бидел в лучшем виде объяснит.

– А как? Где?

– В Прессе. Завтра же.

– Так быстро? – удивилась Мод.

– Если он вернулся нынче вечером – а сейчас еще нет десяти, времени хоть отбавляй. Завтра это будет во всех газетах – вселенная подождет. Он всем нам сядет на голову. В этом его шанс. И это, – добавил молодой человек, – сделает его важной фигурой.

– Важнее, чем прежде?

– Четырехкратно.

Она напряженно слушала и вдруг схватила его за рукав:

– Иди к нему!

Байт нахмурился: