Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Я стараюсь хоть раз быть естественной! – не сдерживая себя больше, вскричала Гертруда. – Всю свою жизнь я притворялась; я вела себя нечестно. И все по вашей вине! – Мистер Брэнд смотрел на нее оторопев, а она продолжала: – Почему мне нельзя быть легкомысленной, если я этого хочу? Человек имеет право быть легкомысленным, если такова его натура. Нет, я не дорожу высокими истинами. Я дорожу удовольствиями, развлечениями. Может быть, мне по душе дурные вещи. Очень может быть.

Мистер Брэнд по-прежнему смотрел на нее с великим изумлением, он даже чуть побледнел, словно был напуган.

– Думаю, вы сами не знаете, что вы говорите! – воскликнул он.

– Может быть. Может быть, я говорю глупости. Но я говорю их только вам. Я никогда не говорю их моему кузену.

– Мы продолжим этот разговор, когда вы будете спокойнее, – сказал мистер Брэнд.

– Стоит вам со мной заговорить, и я сразу теряю спокойствие. Я должна вам это сказать, даже… даже если это навсегда вас оттолкнет. Когда я разговариваю с вами, я всякий раз прихожу в раздражение. Вот когда со мной мой кузен, все иначе. Все мирно и естественно.

Он несколько секунд смотрел на нее, потом с каким-то беспомощным отчаянием отвел взгляд, обратив его на сумеречный сад, на неяркие летние звезды. Но внезапно он снова повернулся к ней, и у него вырвался глухой стон:

– Гертруда, Гертруда! Неужели я правда вас теряю!

Ее это тронуло, причинило ей боль, но она уже поняла, что слова тут не помогут, – поможет другое. Навряд ли отчаяние ее собеседника смягчилось бы, знай он в эту минуту, где почерпнула она свое хитроумие, кого ему надо благодарить за эту дружескую услугу.

– Мне вас не жаль, – сказала Гертруда, – потому что, уделяя так много внимания мне, вы гоняетесь за призраком и проходите мимо другого, драгоценного… намного лучшего, чем я, настоящего! Того, что могло бы принадлежать вам, но вы не видите, не смотрите!

Сказав это, она многозначительно на него взглянула и попыталась даже улыбнуться. Улыбка ее показалась ему очень загадочной, но Гертруда сейчас же повернулась и ушла.

Она бродила одна по саду, раздумывая над тем, что мог заключить мистер Брэнд на основании ее слов, произнести которые было для нее ни с чем не сравнимым удовольствием. Пересекая центральную аллею, она увидела вдали, у ворот, две знакомые фигуры. Это мистер Брэнд, уходя домой, желал доброй ночи провожавшей его до калитки Шарлотте. Видя, что прощание затягивается, Гертруда повернулась и пошла в противоположную сторону. Но спустя некоторое время она услышала, что сестра медленно ее нагоняет. Она не обернулась и не остановилась, чтобы подождать; она знала наперед, что та ей скажет. И действительно, Шарлотта, как только поравнялась с ней, взяла ее под руку и сразу же начала:

– Ты позволишь мне, дорогая, сказать тебе что-то очень важное?

– Я знаю, чтó ты хочешь сказать, – ответила Гертруда. – Мистеру Брэнду очень тяжело.

– Как ты можешь обращаться с ним так, Гертруда? – спросила Шарлотта. И поскольку Гертруда молчала, она добавила: – После всего, что он для тебя сделал!

– А что он для меня сделал?

– И ты еще спрашиваешь, Гертруда? Он так тебе помог. Ты сама мне это говорила, и не раз. Ты говорила, что он научил тебя бороться с твоими… твоими странностями. Говорила, что он научил тебя обуздывать твой нрав.

Гертруда несколько секунд молчала.

– А что, мой нрав был таким уж необузданным? – спросила она.

– Я ни в чем тебя не обвиняю, Гертруда, – сказала Шарлотта.

– Что же ты тогда делаешь? – спросила, усмехнувшись, младшая сестра.

– Я защищаю мистера Брэнда – пытаюсь напомнить тебе, чем ты ему обязана.

– Он может взять это все назад, – сказала с той же усмешкой Гертруда. – Он может взять назад все добродетели, которыми он меня наделил. Я хочу снова стать дурной.

Сестра, заставив ее остановиться, смотрела на нее в темноте с нежной укоризной.