Источник - Джеймс А. Миченер (1965, 1993)

Была логическая причина, по которой ибри настаивали на обрезании своих мужчин: этот обряд не только обозначал договор между человеком и Эль-Шаддаем, нерушимый союз, символ которого оставался навечно, но он имел и практическую ценность, поскольку без вопросов и сомнений говорил, что человек, отмеченный таким образом, – настоящий ибри. В войне против необрезанных трус мог убежать и потом отрицать, что он ибри. Если же он обрезан, то тем, кто захватил его в плен, достаточно было лишь осмотреть его, чтобы уличить во лжи, так что обрезанному следовало драться не на жизнь, а на смерть, ведь скрыть, кто он такой, было невозможно. Тем не менее ибри были могучими воинами, которые пусть иногда и терпели поражение, но никогда не падали духом, и за высокое состояние их духа обряд обрезания нес немалую ответственность.

С женщинами была другая проблема. В ходе постоянных войн с оседлыми племенами люди Цадока нередко брали пленных, и среди них встречались соблазнительные создания. Даже Цадок не мог удержать своих сыновей от того, чтобы они ложились с ними, и он был достаточно умен, чтобы понимать свое бессилие в этом вопросе. Но Цадок настаивал на определенных предосторожностях. На захваченную рабыню накидывали мешок из самой грубой ткани, голову ей брили наголо, не позволяли ни содержать себя в чистоте, ни обрезать ногти, не давали масла для лица и лишь пригоршню воды для омовения. После месяца такого обхождения она представала перед мужчиной, захватившим ее, и Цадок спрашивал: «Ты по-прежнему хочешь эту женщину?» И если мужчина говорил «да», ее подвергали испытанию – готова ли она принять Эль-Шаддая. От нее не требовалось полного отказа от старых богов, поскольку она была женщиной, но она должна была признать верховенство Эль-Шаддая, и, если она соглашалась, Цадок передавал женщину тому, кто взял ее в плен, вместе с указанием: «Чтобы у вас было много детей!» Этот же строгий обряд прошла и его девушка-рабыня, и он с удовольствием видел, что она стала подлинным ребенком Эль-Шаддая.

На следующий день, как и говорил Эль-Шаддай, с запада вернулись молодые Эфер и Ибша, принеся с собой волнующие новости.

– Это страна меда и масла, – сообщил Ибша.

– В этой стране есть армии, – добавил его рыжеволосый брат, – но не такие большие, и с ними можно справиться.

– Поля в этой стране покрыты травой, – продолжил Ибша.

– А города обнесены стенами, – доложил Эфер, – но их можно преодолеть.

– В этой стране деревьев больше, чем я видел за всю жизнь, – сказал Ибша. – А горы и долины радуют взгляд.

– Там есть дороги, по которым мы можем идти, – рассказывал окружающим Эфер, – а рядом скалы, они дадут нам укрытие.

– Я не в состоянии красочно описать эту землю, – признался Ибша. – Повсюду растет кустарник и стоят десятки оливковых деревьев. Стоит потрясти ствол, и они сыплются темным дождем.

– У них копья из металла, – продолжил Эфер, – а у нас из камня. – Он показал братьям кое-какое железное оружие, которое раздобыл по пути.

В последний вечер, что им осталось провести в пустыне, Цадок обратился к своему клану:

– И сказал Эль-Шаддай, что мы осядем на тех землях. Их оливковые деревья станут нашими, и стены их городов падут перед нами.

Ибри разразились криками восторга, но Цадок успокоил их, ибо он понимал всю серьезность шага, который им предстояло предпринять. Когда над шатрами сгустился вечерний сумрак, он приказал всем собраться. Сухощавые и мускулистые, одетые в шкуры, тканую одежду и кожаные сандалии, его люди, сгрудившись бок о бок, опустились на колени, пока Цадок возносил молитву:

– Могучий Эль-Шаддай, которого никто из людей не видел в лицо, в твои руки вверяем мы себя. Подчиняясь твоему желанию, мы оставляем наш древний дом ради долин и городов. Защити нас. Защити нас от опасностей, которых мы не в силах предвидеть.