Фея Альп - Элизабет Вернер (2015)

— Не будет же она так глупа, чтобы оттолкнуть свое счастье! Правда эта девушка — такая же фантазерка и упрямица, как ее отец, и в некоторых пунктах с ней не справишься; но на сей раз, я думаю, мы будем одного мнения: Вальтенберг с его эксцентричными наклонностями как раз во вкусе Эрны. Мне кажется, она была бы в состоянии разделить с ним его сумасбродную кочевую жизнь, если он не решится отказаться от нее.

— Почему же нет! — жестко проговорил Вольфганг. — Ведь жизнь в чужих странах, без дела и забот, так бесконечно поэтична и интересна! Обязанностей никаких, любуйся и мечтай под пальмами, и так всю жизнь, ничего не делая и наслаждаясь! Я нахожу жалким человека, который не умеет сделать ничего большего из своего существования. Я не мог бы так жить!

— Ты положительно горячишься! — сказал Нордгейм, удивленный его запальчивостью. — Ты забыл, что Вальтенберг родился богатым и с самого начала уже стоял на высоте. Такие люди редко годятся для серьезной деятельности.

Он повернулся к вошедшему лакею, чтобы отдать какие-то распоряжения. Вольфганг, мрачный, неподвижный, продолжал стоять, не отрывая глаз от белой фигуры, от этого «существа, как бы сотканного из воздуха и снега горных вершин со сказочными цветами их вод на белокурых локонах». Едва слышно, но с выражением глубокой горечи он прошептал:

— Да, он богат и к тому имеет право быть счастливым!

7

Дом Вальтенберга располагался довольно далеко от центра города. Эта большая красивая вилла, стоящая среди сада, была выстроена отцом теперешнего владельца. Со времени его смерти она пустовала, потому что сын постоянно путешествовал; он поручил присмотр за виллой управляющему, который в числе других обязанностей, должен был также распаковывать посылки, приходящие время от времени из дальних стран, и расставлять присылаемые предметы. Наконец, по прошествии десяти лет, запертые ставни и двери опять отворились, и комнаты ожили.

Большая средняя комната с балконом сохраняла обстановку, заведенную при жизни старика. Здесь все было солидно и комфортабельно, как в старинных мещанских домах. Впрочем, люди, находившиеся в комнате в настоящее время, составляли весьма резкий контраст с ее обстановкой: негр с курчавыми волосами и стройный мальчик-малаец, оба в фантастических и живописных одеяниях хлопотали вокруг стола, расставляя на нем цветы и десерт, в то время как третий давал им нужные указания. Это был пожилой человек, высокий, костлявый, но, видимо, обладавший большой физической силой. В его коротко остриженных волосах уже пробивалась седина, морщинистое, обожженное солнцем лицо мало отличалось цветом от коричневой физиономии малайца, а на этом темном лице блестела пара чисто германских голубых глаз, и с губ срывались грубые, неподдельно немецкие звуки.

— Цветы на середину! — командовал он. — Стол должен иметь поэтический вид, сказал хозяин, значит, извольте постараться, чтобы это была сама поэзия. Саид, дурень, ну можно ли ставить две вазы с фруктами рядом, точно двух гренадеров! Ставь по концам стола! А ты куда лезешь с бокалами, Джальма? Вино должно быть на боковом столе, понял?

— О jes, master[1], — заверил негр, но немец накинулся на него, а заодно и на мальчика.

— Говорите по-немецки! Еще не выучились? Вы теперь в Германии, в этой покинутой Богом стране, где в марте еще можно отморозить нос, а солнце светит раз в месяц, да и то лишь по распоряжению начальства. Я так же не переношу ее, как и господин Вальтенберг, но если вы не научитесь у меня говорить по-немецки, то помилуй вас Бог!

— Я уже говорить немецки, мастер Хрон, чудесно! — объявил Саид с величайшим самодовольством.

— Чудесно, еще бы! Даже мое имя не умеешь выговорить. Меня зовут Фейт Гронау, а не «мастер Хрон», сто раз повторяю тебе одно и то же, но где же понять такому язычнику!

При этом упреке физиономия Саида выразила высшую степень оскорбления.

— Извините, я тож быть добрый христианин.