Давай отпразднуем развод - Лаура Дейв (2008)

– Как поживаешь? – спрашивает Максвелл и встает на цыпочки, чтобы поцеловать ее в щеку.

– Хорошо, Максвелл, все отлично. Спасибо, что пришли. Мы рады вас видеть.

– Мы тоже.

Гвин улыбается и гадает, сколько ей еще придется так стоять. Сейчас Максвелл будет другом Томаса. И как кажется Гвин, Томас вполне может на него рассчитывать. Максвелл все еще ей улыбается, смотрит в глаза и предлагает чокнуться, так что у нее не остается возможности красиво ускользнуть.

– Я как раз до этого говорил Томасу, что однажды мой друг сказал: «Успех брака не в его длительности, а в том, как он длится», – говорит Максвелл. – Десять, или двадцать, или тридцать пять хороших лет брака важнее, чем пятьдесят лет нормального брака. И я в это верю.

Гвин кивает, словно они в сговоре, хотя знает, что Максвелл сам не верит в то, что говорит, он выдумал эту историю, чтобы ее поддержать. Гвин достаточно хорошо его знает и понимает, что Максвелл никогда не разрушит свой брак, каким бы тот ни был. Максвеллу лучше остаться. А почему нет? Мы верим во что-то, когда нет другого выбора.

Мимо проходит официант с шампанским, и Гвин берет бокал.

– Конечно, – продолжает Макс, – сейчас не лучшее время, но мы хотим, чтобы ты знала: мы с Николь готовы купить. Готовы предложить щедрую сумму, если вы рассмотрите наше предложение, прежде чем выставляться на рынке. Действительно щедрую.

– О чем ты?

– О доме.

– О доме? Моем доме?

Она оборачивается и смотрит через палисадник сквозь стену дождя на дом, сияющий и блестящий.

– Да, – говорит он. – О твоем доме. Хантингтон-Холле.

Гвин с Томасом хотели отложить решение о судьбе дома до ночи. Понять, что с ним будет, и принять какое-то решение значит приблизить конец, если он еще не настал. Это решение покончит со всем. Всему наступит конец.

– Все сложно, – говорит Гвин.

Он перебивает:

– Конечно. Я просто говорю, что, как только соберетесь, мы уже будем готовы. У моей дочери Мередит только родились двойняшки. И мы хотим, чтобы они жили здесь все лето. Будет проще, если у них будет собственный дом, так как ее муж, сукин сын, уже даже не пытается скрывать, что нас ненавидит, – улыбается Максвелл. – Это наш крест.

Гвин чувствует, как краснеет. Она предполагала, что Томас уйдет, что он переедет к Ив. И что она сама съедет, ведь оставаться здесь без Томаса нет никакого желания. Но, по правде говоря, Гвин не предполагала, что дом перестанет быть их собственностью. Хант-Холл будет пустовать? Неужели так надо? И хотя Гвин может оставить дом детям, она понимает, что ей этого не хочется. И Томасу тоже. С одной стороны, дом мог бы послужить местом для чего-то нового. Но сейчас он больше напоминает место, где расстаются со старым.

– Думаю, мы что-нибудь придумаем, – говорит Гвин.

– Правда? – Он нервно смеется. – Вот так просто?

Она поворачивается и снова смотрит на свой дом.

Тридцать пять лет.

Тридцать пять Дней благодарения, рождественских обедов и завтраков.

Тридцать пять отмечаний на 4 июля, тридцать шесть праздников в честь дней рождения детей, семьдесят восемь долгих семейных сборищ. Сто раз она решала, что январь здесь ужасен, двести пятьдесят раз понимала, что нет ничего прекраснее, чем Монток в самом конце марта. Пятьсот раз поднималась к маяку на пикники, семьсот девять раз приносила свежие цветы с ферм в Ист-Хэмптоне, восемьсот сорок раз они поднимались к утесам на пляже. Тысячу сто раз читали воскресную газету у камина, тысячу триста раз любовались закатом с веранды, тысячу девятьсот вечеров провели на качелях у обрыва.

В первый раз в этом доме они собрали знакомых и родныхи на пати, где, видимо, со всеми надо попрощаться.

Она оборачивается на Томаса, который тоже на нее смотрит.

– Не знаю, – говорит Гвин Максвеллу. – Возможно.

Мэгги

Мэгги не идет наверх переодеться. Она не приводит себя в порядок.